— Он меня ненавидит, — тем временем продолжал Клаус, и я невольно усмехнулась про себя: «Да уж, тебя вообще очень сложно любить», — хочет, чтобы отец тоже меня начал ненавидеть…
— Но подожди, — сказала я осторожно, — ведь это Игнат обычно после тебя прибирает весь устроенный бардак, зачем ему это?
— А я думаю, что ему надоело, — сказал Клаус, у которого, вероятно, эта версия не вызывала ни малейших сомнений, — вот он и решил от меня избавиться…
— Ты же понимаешь, что твой отец его по голове не погладит? — уныло откликнулась я.
Эта тактика была абсолютно неправильной, нужно было с Клаусом во всем соглашаться, а не продолжать гнуть свое. Но я просто не видела абсолютно никакой логики в его версии, и мое внутреннее чувство справедливости мешало мне проглотить эту неумело выстроенную схему.
Я практически на сто процентов была уверена в том, что Клаус сам главная причина всех своих несчастий, а сказочку про Игната придумал для меня, да так его увлекся, что даже поверил в ее жизнеспособность.
Мне даже жаль стало в какой-то степени, что мы не посвятили в свое увлекательное приключение самого Игната, чтобы получить его полностью противоположную версию.
Пока у меня все складывалось довольно логично — Клаус решил сбежать из дома и так злился на нас, что мы мешали ему сделать это на протяжении первой недели, что задумал грандиозное представление с драками и окровавленными мертвецами. Он усыпил меня, съездил на какую-нибудь подпольную дискотеку, потом явился на арендованную заранее квартиру вместе с актером и стал дожидаться моего пробуждения, чтобы явить мне это вдохновляющее зрелище.
Одно только обстоятельство не вписывалось в эту историю — девочка в багажнике, пропавшая несколько дней назад, и другие потерянные родителями подростки.
— Ну… — Мой аргумент заставил Клауса немного подрастерять свой пыл и серьезно задуматься. — Я не знаю. Он показал бы отцу, какой я плохой, чтобы тот…
— Поместил тебя в хорошо охраняемую тюрьму на острове посреди моря? — предположила я.
Клаус нервно сглотнул.
— Лишил меня всех привилегий, — нашелся наконец-то мальчишка, — и правда запер бы в какой-нибудь ужасной школе-интернате, где кормят овсянкой и бьют розгами за любую провинность.
Я нервно хохотнула.
— Я думала, что такие школы только в кино существуют, — поделилась я, — ну… это, вероятно, серьезная мера. Овсянка, розги и никакой травки и девочек. Не завидую тому, что тебя ждет. Ужасные перспективы.
Клаус то ли не заметил иронии в моих словах, то ли настолько увлекся, что мрачно кивнул в их подтверждение. На себя он напустил трагичный, серьезный вид, и в вечернем свете сейчас он был чуть ли не юным Гамлетом, размышляющим о кровавой расправе над убийцей отца.