В догматизме системных либералов в результате двойной аберрации: а) заимствованная дисциплинарность и б) дифференцированный (европейский) социум вместо синкретичного (российского), – произошла утрата, исчезновение объекта исследования, то есть человека во времени, в обществе и в пространстве. Утрата его как объекта выразилась в том, что все ментальные и социальные проявления человека в ходе институциализации наук на Западе, а вслед за тем и в России стали исследоваться как рядоположенные, подлежащие последовательному рассмотрению или, в лучшем случае, как суммарная механическая совокупность. Однако в исторической реальности они представляют собой синтетическую целостность. Но поскольку эти разные ипостаси человека – его сознание, характер социальности, физическое бытование и жизнеустройство – онтологически объединяют в себе разные срезы бытия: ментальный, социальный, природно-географический, – то и исследование их предполагает совокупность разных подходов: социокультурного, семиотического, компаративистского (системно-исторического, лингвистического, антропологического), исторической глобалистики и т. п. Только будучи внутренне связанными – теоретически, методологически, понятийно – адекватно изучаемому предмету, все упомянутые и другие разнообразные подходы могут принести плоды в постижении исследуемого объекта.
Справедливости ради, надо сказать, что в рамках западного обществоведения уже в первой четверти ХХ века усмотрели такую методологически опасную утрату объекта исследования и тогда же начался поворот в сторону человека. В частности, в исторической науке, в антропологии начали осознавать: не преодолев дисциплинарную расчлененность, знание о человеке и обществе не сможет обрести и свой объект в виде его синтетической общественной целостности и, следовательно, не сможет стать по своему существу гуманитарным. Поняли, что разгадку характера социальности или, например, тайну очертаний возделываемых полей в раннем Средневековье надо искать не в государственном устройстве и не в экономике, а в головах людей, в свойственной каждой эпохе ментальности. Но наши системные либералы этого поворота даже не заметили. А поскольку господство среди них всегда принадлежало и теперь принадлежит экономистам, то и ответы на все вопросы определяет экономический детерминизм.
Тревожные сигналы об утрате человека в качестве объекта познания появились и на российской почве. Однако изначально исходили такие сигналы не из науки, а из великой русской литературы. Официальная же академическая наука – как некий способ социализации ученого сообщества, как некий этос – оставалась (и до сих пор остается, что особенно существенно для темы данной публикации) непроницаемой для подобных сигналов. По изысканиям нашей отечественной литературы – под таким углом зрения их рассмотрел Алексей Давыдов, – русский человек как носитель определенных культурных особенностей это «пародия» человека» у Пушкина, «нравственный калека» у Лермонтова. Это «мертвые души», «человек ни то ни сё», «свиные рыла» у Гоголя. Это человек-«урод» у Гончарова, «человек недоделанный» и «вывихнутый» у Тургенева. Это человек, который не может принимать никаких решений, у Чехова. Это «бесы» у Достоевского, шариковщина у Булгакова, озверевшие народ-«красные» и народ-«белые» у Шолохова и Пастернака.