Когда снова нашла в себе силы выглянуть в окно, Кирмунда на подворье уже не было. Его воины оглушали пространство торжествующими воплями, радуясь победе. Я увидела, что среди них даже женщина была — тоже одетая в доспехи, потрясающая окровавленным мечом. Теперь, когда шлем не скрывал ее волосы, они разметались по спине и плечам рыжевато-каштановыми кудрями. Я даже узнала ее — девушка-оборотень, воспитывавшаяся вместе с Кирмундом при дворе его отца. Она была предана ему безоговорочно и постоянно находилась рядом.
Помню, что даже ревновала к ней и как меня утешала мысль, что ничего серьезного у Кирмунда с ней никогда не будет. Слишком большая разница в положении. К ней относились как к домашнему питомцу, которого Кирмунд нашел в лесу во время охоты. Девочка была ранена, в жутком состоянии. Благодаря Кирмунду она осталась жива, и после того, как выздоровела, пожелала остаться при нем. Своими повадками она больше походила на мужчину, даже училась сражаться вместе с принцем. Так что неудивительно, что и на поле битвы находилась рядом, сражаясь плечом к плечу с воинами. До нас доходили слухи, что во время боя она иногда принимала волчью ипостась и с каким ужасом воспринимали ее люди, погибающие под клыками и когтями громадной зверюги.
А я подумала о том, что это свирепое существо, преданное лишь одному хозяину, гораздо ближе Кирмунду, чем кто бы то ни был. И сейчас ее дикая ярость — отголосок его собственной. Невольно содрогнулась, когда девушка тоже подняла голову и уставилась прямо на меня. Ее привлекательное лицо исказилось в зверином оскале, показавшись почти безобразным. С губ сорвалось угрожающее рычание. Но в этот раз я нашла в себе силы остаться на месте и не отпрянуть, с вызовом встречая взгляд свирепых желто-зеленых глаз. Опускать глаза я буду только перед Кирмундом. Несмотря ни на что, я принцесса, пусть теперь и без королевства.
Массивная дверь моих покоев сорвалась с петель, пропуская несколько воинов, лязгающих доспехами и что-то вопящих. Мы с тетей повернулись к ним, продолжая судорожно сжимать друг друга в объятиях. Я чувствовала, как дрожит тело единственного родного человека, который у меня остался, и пыталась подавить собственную дрожь. Предстать перед этими воинами, лишившимися человеческого облика, жалкой и трясущейся, как перепуганный зверек, казалось еще худшим, чем то, что может последовать от них. Не пророню ни крика, ни стона, ни мольбы о пощаде. Клялась себе в этом, с трудом удерживаясь на подкашивающихся ногах и глядя в глаза судьбе.