Он осёкся в миг, когда её ладони легли ему на плечи. И поскольку едва ли не первоочередной целью Евиных действий было заставить его замолчать и не нести больше чушь, взбесившую её до умопомрачения, на этом вполне можно было бы остановиться.
Но останавливаться на полпути она никогда не любила.
В книжках она часто читала, как поцелуи называют «обжигающими». Чаще всего из желания приписать этому действу красивый эпитет, не принимая в расчёт степень его затасканности. Но, учитывая разницу в температуре между губами Евы и теми, к которым они прижались — тёплым, мягким, податливым в овладевшем Гербертом ошеломлении, — их соприкосновение и правда вышло почти жгучим.
— Не нужен мне твой Миракл. И твои услуги. — Её яростный шёпот разнёсся в тишине не хуже так и не прозвучавшего крика. — Мне нужен ты. Хоть убей, не знаю, почему, ведь ты несносный закомплексованный идиот, но нужен. Понял теперь?
Он так и стоял, застыв. Неподвижный, безответный. Стоял, глядя на неё расширенными глазами, даже когда она отстранилась. И, вглядываясь в радужки, по льдистой кромке которых разлилось нечто, очень похожее на недоумение, Ева вдруг ощутила горькую, чудовищную усталость.
Конечно, он не понял. Глупо было думать, что чёртова венценосная ледышка может это понять. А ещё глупее — поддаваться порыву, о котором Ева пожалела сразу, как только поддалась.
В данном случае определённо лучше было бы жалеть о несделанном.
— Прости. Я забылась. — Опустив руки, она уставилась на воротник его рубашки. — Тебе это неинтересно, помню-помню. И специфическими пристрастиями ты не отличаешься. — Кажется, ей даже удалось выдать относительно не кривую улыбку. И относительно непринуждённо развести руками, переводя всё в относительно неудачную шутку. — Ладно, прекратить так прекратить. Извини.
Отвернувшись, Ева зашагал наверх, удерживаясь от желания побежать. Радуясь, что кровь не может румянить ей щёки, в ином случае сейчас полыхавшие бы не хуже сигнала «стоп», которого ей так не хватило минутой раньше.
Дура, дура, дура…
— Зачем я тебе?
Она не собиралась ни останавливаться, ни оборачиваться. Что бы он ни спросил, что бы ни произнёс. Но это прозвучало так безнадёжно, что Ева всё-таки обернулась.
Желание отшутиться или съязвить мигом разбилось о выражение его лица, оставшегося шестью ступеньками ниже: немного даже забавное в своей недоверчивой мучительной пытливости.
— Ты умный. Благородный. Самоотверженный. Трогательный. Смешной иногда. — Перечисление далось на удивление легко. Наверное, из-за той же смертельной усталости, заставившей все чувства перегореть, приглушившей даже стыд. — Иногда пугающий.