И вокруг могли сколько угодно твердить, что абсолютный слух для хорошего музыканта совсем необязателен. У родителей было другое мнение.
— Предыдущие попаданки рассказывали о машинах? — помолчав, но так и не дождавшись реакции от Герберта, спросила она. — Тех, которые автомобили?
Тот склонил голову даже как-то пренебрежительно:
— Железные повозки? Конечно.
Девушка покосилась на Мэта. Демон следил за разговором так тихо, что вполне можно было позабыть о его присутствии. Кажется, даже поблек и выцвел немного — так, чтобы сливаться с лежавшей над камином тенью.
— Так вот однажды мы ехали на машине в магазин. Папа и мы трое. И в нашу машину въехал грузовик. — Ева прикрыла глаза: даже сейчас, шесть лет спустя. — Это… очень большая машина. От нашей в итоге не осталось ничего целого.
Грузовик занесло на снегу. Их изящный французский хэтчбек от столкновения просто сложился в гармошку, зажатую между кузовом взбесившейся махины и разделительным ограждением. А Ева была уже достаточно взрослой, чтобы всё прекрасно осознавать. И даже сейчас прекрасно помнить те мгновения, замороженные неверием и ужасом. Вернее, ужас пришёл потом, вместе с болью; а тогда, в первые моменты, был просто удар и скрежет, тянувшийся ту бесконечность, в которую разлились длившиеся после столкновения секунды.
И странно равнодушная, даже любопытная мысль, которая успела пронестись в голове, пока искорёженное железо не заключило её, живую, в металлический саркофаг.
«Я что, сейчас умру?..»
— Все говорили, это чудо: что никто не погиб, — голос её сделался отстранённым и далёким. Словно собственный рассказ она слушала со стороны. — Грузовик въехал в правый бок. Туда, где была моя сестра — впереди — и брат, на заднем сидении. Мы с папой находились с другой стороны, и пострадали сильно, но не настолько. А они… им в руки вставляли металлические спицы, им делали операции, но это не помогло. Их пальцы пострадали слишком сильно. Они больше не могли играть. Оба. И потеряли то, что было смыслом их жизни, неотрывной частью их самих. — В памяти в который раз всплыло то, что Ева так старалась забыть; пусть она давно приняла это, но вспоминать об этом всё равно было несладко. — Моя сестра нашла жизни другой смысл. Брат не смог. Он подсел на наркотики. И умер от передозировки год спустя.
Она вдруг поняла, что забылась. Забыла, кому всё это рассказывает. Что говорит больше для себя, чем для того, кто сидел в кресле напротив, глядя на неё с непривычной пристальной мягкостью. Словно тоже увидел то, что так отчётливо встало у неё перед глазами.