Что ж, похоже на то. С медведями мне раньше дело иметь не приходилось, ну да лиха беда начало.
– Вот все и устроилось, – поднимаясь по ступенькам нашего домика, улыбнулась Илье. – Теперь можно и в баньке попариться. Паш, ты как? Вещи разобрал? – входя в комнату спросила я и тут же замолчала, глядя на самозабвенно похрапывающего Павлика.
Друг лежал на кровати в одежде и ботинках и выводил носом тонкие заливистые рулады. Умаялся, бедняга. И то – не каждый день в горной речке тонет.
– Ставь сюда, – тихо сказала Баженову, указывая на место у стены. – И занимай свободную койку.
Я подошла к спящему Павлику и принялась расшнуровывать его ботинки. Потом аккуратно сняла их и поставила рядом с кроватью. Дело это было для меня привычным. Когда мы с Носовым ходили в детский сад, я вечно возилась с его сандалиями. Пашка никак не мог разобраться с застежками, они у него какими-то мудреными были, и я привыкла ему помогать. Мои пальцы легко справлялись с любыми хлястиками и шнурками. Впрочем, с тех пор мне много раз приходилось не только разувать, но и раздевать Павлика, который после студенческих попоек приходил почему-то не к себе домой, а к нам. Тетя Эмма потом долго ругалась, что он достает соседей, Пашка клятвенно обещал, что это в последний раз, но после очередного загула каждый раз упорно звонил не в родную дверь, а в нашу.
– Сделаем так – понаблюдав за моими манипуляциями, негромко сказал Илья. – Ты ляжешь на кровати, а я на полу.
Это прозвучало так, будто в конце предложения стояла жирная точка, пресекающая любую дискуссию на корню. Я хорошо знала подобную манеру – у моего отца была точно такая же. Когда он не хотел долгих споров, то применял этот «голосовой прием», обкатанный на работе, и все понимали, что дальше можно не продолжать. И ладно папа, тому по долгу службы такие таланты положены, но где Илья этому научился?
Пока я размышляла, Баженов ловко расстелил матрас, бросил на него одеяло и подушку и подвинул в изголовье рюкзак. И все это четкими скупыми движениями – ни одного лишнего, никакой суеты и заминок. Как в армии.
– Все. Лежбище готово, – сказал он не то мне, не то самому себе.
– А зачем мы раскладушку брали?
Я вопросительно посмотрела на Баженова.
– Не знаю, это была твоя идея.
Губы соседа скривились в усмешке, а меня словно под сердце что-то ударило, таким родным он вдруг показался. Стоит, улыбается, отросшая за день щетина топорщится, а в глазах – привычный уже прищур и загадка. И хочется подойти ближе, заглянуть в них снизу вверх, коснуться ладонью небритой щеки, прошептать что-нибудь ласковое.