— Дмитрий Николаевич? — раздался голос Исаевой за дверью.
— Иди, — кивнул Лебедев и я, уверенно кивнув в ответ, пошла к выходу. — Подожди!
Я обернулась, вопросительно глядя на химика, а тот стянул со стола потрепанную папку, протянув ее мне.
— Задания, — объяснил он и усмехнулся. Да, точно! Я же за ними пришла.
— Спасибо, — проговорила я, открывая дверь, за которой стояла Аня.
— Чтобы завтра все было решено! — строго добавил он, моментально сменив тон. Как он это делает?! — Чего тебе, Исаева?
— На семинар хочу, — пискнула Аня.
— Зачем тебе на семинар? Ты разве химию сдаешь? — поинтересовался химик.
— Ну, я думаю… — неуверенно начала Аня, а потом бросила на меня очень-очень странный взгляд, будто стесняясь что-то говорить при мне. Исаева? У нее от меня есть секреты?! Откуда у нее вообще секреты?!
— Дмитриева, у вас какие-то вопросы? — тон химика вновь обрел свою привычную отрицательную температуру, а я, с трудом выдерживая напряженность, повисшую в воздухе, все-таки пересилила любопытство, смешанное с ревностью и, отрицательно помотав головой, вышла из лаборантской в класс, а затем в коридор, где замерла, стараясь привести мысли в порядок.
И что это, черт подери, было?!
========== Глава 23. О дне дурака и типичных неметаллах. ==========
Хочешь жить — умей вертеться. А хочешь жить так, как хочешь — умей выкручиваться. Тавтология, но, зато, правда.
Теперь мне с трудом удавалось сохранять «кислую мину» при маме, в те редкие моменты, когда мы виделись. А видеться с родителями с недавнего времени я стала еще реже: маму утвердили на посту главного врача больницы, который раньше занимал отец. Так что я была практически предоставлена сама себе. Контроль, к слову, вовсе не ослаб. Просто он приобрел более дистанционный характер. В конце дня я должна была предоставить полный отчет с доказательствами, что не шлялась где попало, занята была исключительно дополнительными уроками и не коротала время в объятиях взрослых мужчин, кем бы они ни были. Кстати, к моему удивлению, дополнительные занятия по химии моя мама не стала прекращать. Она вообще вела себя очень спокойно. Я бы сказала, она была абсолютно уверена, что вырубила отношения дочери и учителя на корню. Не знаю, о чем она с ним говорила тогда. Дмитрий Николаевич рассказывать мне ничего не хотел, отмахиваясь всякий раз, как я спрашивала о том телефонном разговоре. «Полная ерунда»,— так он мог охарактеризовать мамины слова, которые, похоже, и вселяли ей непоколебимую уверенность.
Но и я, по настоянию родительницы Фани, головы не теряла. Напротив, я, как и всегда, усердно занималась с привычным для меня рвением, словно сорвавшийся с диеты толстячок, добравшийся до заветного холодильника. А Лебедев чаще обычного стал пропадать на сменах, объяснив мне как-то, что их бригаде прибавили рабочих часов. Судя по его виду, казалось, что он перестал спать вообще. Так что отношения с Дмитрием Николаевичем и впрямь можно было бы назвать деловыми, если бы не те редкие моменты, в которые я могла уловить едва заметные знаки внимания. Секунды, в которые успевали уложиться такие дорогие сердцу взгляды, прикосновения рук, легкое, мимолетное нарушение дистанции… От всего этого сердце колотилось, как бешеное, а сторонний наблюдатель, увидев вдруг нас со стороны и предположить бы не смог, что между нами есть хоть что-то, кроме желания задавить друг друга авторитетом на уроках. И при всем этом «благочестии», да простит мне общество мои грешные мысли, я просто с ума сходила, потому что в голове тут же всплывали те дни, в которые мы могли позволить себе больше. От этого я чувствовала себя практически голодной! Жадной, до каждого этого проклятого мимолетного прикосновения! Но решиться на что-то большее в стенах школы было бы равносильно самому экстремальному поступку. А хорошие девочки, коей меня мама считает, так не поступают, ведь правда?