— Не спим, Дмитриева, — снова это похлопывание по щекам. Нет, пожалуй, перед ним не буду извиняться.
Доехав до станции, с удивлением отмечаю для себя, что уже прилично стемнело. Сколько же мы передавали этот проклятый вызов?!
— Димочка, ты же обещал, что больше в драки не полезешь? — слышу голос Маши совсем рядом с собой. — Ой, Марина?
— Привет, Маш, — здороваюсь я и стараюсь улыбнуться. — А Леша тут?
— Он в машине, позвать?
— Ни в коем случае! — чуть громче, чем рассчитывала, прошу я.
— Давай, я зашью. Не надо внимание привлекать, — бормочет химик, и я слышу шуршание пакета, передаваемого Машей. — Собачнику твоему я сам все объясню. Можешь ему так и сказать.
— Так, Димон, я на станцию. Нужен тебе сейчас? — Серега выпрыгнул из машины.
— Нет, я зашью, — отозвался Лебедев. — Иди, Маш, я справлюсь, тут ерунда.
— Ладно, мы пока рядом побудем, если что — звони, я подойду, — сказала Маша и вышла следом за врачом. В машине мы с химиком остались вдвоем.
Он молча надел новые перчатки, расстегнул на мне рубашку и убрал кровоостанавливающие марли. Движения ловкие, уверенные, словно отточенные годами. Интересно, много ему приходилось зашивать ножевых ранений?
— Ой! — шиплю я, когда чувствую прикосновение иглы. — Это что?
— Лидокаин, — отвечает химик. — Думаешь, я буду «на живую» шить?
— Надеюсь, что нет, вы же не фашист… Ай! Хотя я не уверена!
— Не дергайся, времени мало. Сейчас на вызов отправят, и придется шить в дороге. И тогда на твоем животике будет не аккуратный шов, а произведение постмодернизма.
— Вы шутите. Значит все не так плохо? — с надеждой в голосе спрашиваю я.
— Швы — это не самое страшное, — серьезно отвечает он. — Главное, как заживет. Антибиотики колоть надо будет. Одному Богу известно, где до этого побывал чертов нож. На «три» глубокий вздох. Не вздумай орать. Раз, два, три…
Я молчала, хоть и чувствовала все, что со мной делают. Даже боль чувствовалась, правда как-то странно, отдаленно. Дмитрий Николаевич торопился и не стал ждать, когда лидокаин полностью обезболит. Я послушно вдыхала по команде, ощущая, как прокалывают края моей раны. Восемнадцать проколов. В спешке. Девять швов. Порезик, ага…
— Вы красиво хоть шьете-то? — хочется как-то отвлечься от раздумий, что именно могли резать этим ножом до меня.
— Обижаешь! — слышу, как усмехнулся Лебедев. — Будущий муж будет в восторге!
— Вы либо оптимист, либо с юмором у вас не очень, — горько усмехаюсь я. — Дмитрий Николаевич, — позвала я, почувствовав медленно подступающую панику.
— Чего тебе?
— Я боюсь, — тихо признаюсь я и чувствую нарастающий ком в горле. Наверное, высказав это вслух, я в первую очередь призналась в своем страхе самой себе. Лебедев молча и аккуратно обрабатывает края раны йодом и, закончив, заглядывает в мои глаза. Стыдливо закрываю их, уронив слезы и тихо всхлипнув, но едва не вскрикиваю от неожиданности, потому что чувствую, как его рука, уже без перчатки, вытирает слезы с моих щек.