Взгляды присутствующих переместились к ней.
— Я поработаю с олламом Грейнном. У нас с ним давно налажен контакт — так что через пару сеансов он будет во вполне терпимой форме, — пояснила слышащая.
— К тому же, — вновь взял слово мэтр Муррей, — раз уж он теперь знает о направленности дара оллемы Адерин, ей будет легче тренироваться не только в общей сфере влияния музыки души, но и по своей прямой специализации. Раз уж молодому человеку удалось разгадать наше юное дарование, так пусть послужит благой цели в деле становления ее как слышащей.
Губы седовласого мэтра искривились в иронической улыбке, а от окна долетел едва слышный смешок.
Первый проректор нахмурился.
— Хорошо. Но я хочу, чтобы вы держали меня в курсе происходящего. Об успехах и неудачах этого ансамбля я хочу знать все. И да, Каэли, — он повернул голову к девушке, — если вдруг твой дар убеждения не сработает, что, конечно, сомнительно, отправляй оллама Грейнна прямиком ко мне. Я найду достаточные аргументы, чтобы сделать его сговорчивей.
Каэли фыркнула в очередной раз, кивнула и, легко спрыгнув с подоконника, направилась к двери. Разбор полетов оллемы Адерин был окончен, а значит, ей в проректорском кабинете делать нечего.
— Ну что ж, с этим вопросом пока все, — проводив взглядом летящую фигурку, произнес первый проректор.
Мэтр Муррей поднялся, кивком попрощался с лордом Двейном и направился к выходу. Вслед за ним поднялась со своего места и Санна Линдберг. Еще до того, как она начала движение к двери, ее остановил голос Маркаса Двейна:
— Метресса Линдберг, не стоит переживать. Я уверен, неприятная ситуация вскоре разрешится. Каэли действительно мастер своего дела.
— Я в этом ни секунды не сомневаюсь, лорд Двейн, — ответила Санна.
— Тогда отчего вы хмуритесь? — с улыбкой поинтересовался мужчина.
— Не поверите — разрабатываю план, как буду тащить двух не самых покладистых студентов к вам на разбор полетов, если они что-нибудь сломают в процессе нахождения общего музыкального языка, — ответила метресса Линдберг, позволяя улыбке сверкнуть в глазах.
Первый проректор усмехнулся и с удовольствием проводил взглядом удаляющуюся из его кабинета женскую фигурку, мысленно отмечая, что спокойная женственность выглядит гораздо привлекательней юной летящей порывистости.
Я сидела в музыкальном кабинете и в задумчивости пальцами перебирала струну за струной своей деревянной подруги. Медные жилы отзывались приглушенным мягким звуком, будто урчанием кошки. Конечно, при моей-то роскоши — отдельной комнате — я могла бы играть и там, чем и пользовалась в непогоду, но здесь, в небольшой комнате рядом с роялем, мне нравилось гораздо больше. И дело было не только в акустике. Так я не чувствовала себя в одиночестве. Жизнь в консерватории бурлила горным потоком, пронизывая баритонными вибрациями стены, потолки, полы и сам воздух. В моей же комнате, изолированной от звука, воздух был неподвижен, иногда напоминая тихий пруд, а иногда стоячее болото.