«Але-оп!» — сказала Афина, осваивая на время профессию фокусника и убирая дым.
«Ну, нифига!» — сказали феакийцы, которые в подробностях наблюдали, как к ногам царицы сначала плывет неопознанная тучка, а потом она же превращается в неопознанного мужика.
— А-а-а-а-а-а, сами мы не местные, на проезд не хвата-а-а-а-аить! — явил свою вокальную мощь Одиссей. После чего, повалявшись у ног пораженной царицы, уселся на пепел очага.
«Наверное, Зевс», — сокрушенно подумал царь Алкиной. Потому что: раз — тучка, два — пришел в виде странника, три — сразу как-то поближе к царице… ну, и уровень неадеквата вполне соответствует.
Понятное дело, что новоявленного Громовержца тут же стали всячески ублажать, сажать рядом с царем, поить вином и звать на богатый пир. Одиссей так расчувствовался, что в кои-то веки прибег к невиданному. К честности — это потому что «да нет, вы ошиблись, я не небожитель, а тучка… ну, это так, для красоты просто». И к скромности — это потому что «да я просто бедный странник», «да меня тут нимфа в заточении держала» и «имени я вам все равно не скажу».
«Не Зевс», — облегченно вздохнул Алкиной и тут же пообещал доставить Одиссея на родину. Но сначала-то, конечно, нужно собрать собрание, ну, а потом пир…
«Учиться, учиться и еще раз учиться», — хмуро подумала в уголке Афина, предвкушая следующий день.
И первым делом с утра освоила специальность глашатая, притащив на собрание решительно всех. Потом переквалифицировалась в косметолога и наделила Одиссея такой красотой и могутностью, что пораженные феакийцы дружно сказали: «Вах, красивый, такого и на родину вернуть не жаль».
А потом античные граждане перешли в свое привычное состояние: «пиры, состязания, сварки». На пиру, понятное дело, пели песни о Трое, от которых из Одиссея начали течь слезы со страшной силой. Отчего он страшно смутился и сунул голову под плащ. Остальные пирующие молча пожали плечами — мол, мало ли, какая традиция. Зато царь Алкиной был воистину Шерлоком своего времени и наметил тенденцию: песня о Трое — из чужеземца льются слезы, другая песня — не льются, опять о Трое — льются… «Наверное, это неспроста», — призвав на помощь дедукцию, заключил Алкиной. И предложил пойти да и поглядеть на соревнования (потому что пировать под периодические всхлипывания из-под плаща — это все же нужно иметь стальные нервы).
Пока шли соревнования, Одиссей помнил о своей нежной, ранимой душе и печалился о родине — словом, выглядел кем-то, за чей счет можно самоутверждаться. Местный атлет Эвриал счел это каким-то знаком небес и через царевича Лаодама послал запрос — не желает ли могучий незнакомец, так сказать, немного размяться? «Неть», — нежно и ранимо ответил Одиссей и погрузился в хтонь и депрессию.