— Кто он тебе, что так рьяно защищаешь?
Алиша пожала плечами:
— Я выросла в этом доме. Воспитывали меня строго и за члена семьи не держали, делали верную помощницу для Райды. Только Райда и относился ко мне всегда по-человечески.
— Очень по-человечески, ага, — рассмеялась я и передразнила Корышева: — «Я Алишку люблю, давно уже». Так он мне сказал на крыше. Интересная у него любовь получается. Я же видела, как ты его тут оглаживала. Как сокровище… А он дурочек в постели пользует.
Лицо Алиши помертвело, но она глубоко вздохнула и криво усмехнулась:
— Ну, что поделать? Вот такой у нас странный любовный треугольник. Я люблю это тело, меня любит то.
— Ты же сказала: личность одна.
— Одна. Но тело очень сильно на неё влияет. Сильнее, чем считают тупые романтики, трындящие о возвышенной любви, — процедила Алиша и добавила совсем бесцветным голосом. — Так что этому Райде я всего лишь названная сестра и помощница. Как женщина, я его не интересую.
— Какая жалость!
Сказала я это не столько из желания уязвить Алишу, сколько от отчаяния. Но она поняла меня именно так, как не следовало.
— Да разве это жалость? — хмыкнула она холодно. — Вот у тебя жалость, это да. Даже ноги раздвинуть пришлось, и всё напрасно. Парень твой не выдержит долго, уйдёт теперь от тебя.
— Ты его не знаешь.
— И ты не знаешь, как я погляжу, — уверенно сказала Алиша. — Не в нём конкретно дело. Не живут мужики с бабами, если без вины виноваты перед ними. Не под силу им это. А тут ещё и мыслишка подленькая душу грызть будет: а ну как понравилось тебе…
Когда я ещё совсем соплюхой была, такие слова заставили бы меня пару дней рыдать, не просыхая. Сейчас я, конечно, уже умею определить, когда надо сказанное стервой на два делить, а когда и на десять. Да и столько лет в брутальном мужском коллективе даром не прошли. Сказать, что все мои братья-дружинники сюсюкали со мной и вели себя, как джентльмены, было бы неправдой, так что держать удар я научилась. Да и атаковать тоже.
Поэтому я улыбнулась Алише:
— А мне, между прочим, понравилось.
Она промолчала, рассеянно моргнула несколько раз, уставившись в непрозрачное окно, потом вскинулась:
— Стоять долго будешь?! Иди в ванную! Развели мне тут бордель…
Макс держал меня на коленях, прижимая к себе и баюкая, как ребёнка. Я ткнулась лицом ему в шею и не могла пошевелиться. Слёзы то и дело подступали, душили, и я позволила им немного покапать. Чувствуя, что я плачу, Макс гладил меня по голове и прикасался губами ко лбу. Мы сидели так уже почти час.
В этом странном месте, где замки окружены маковыми полями, а открыть дверь можно, щёлкнув пальцами, существовали, оказывается, проезжие дороги, мощёные прозрачной плиткой цвета морской волны, и придорожные гостиницы, очень даже напоминающие наши привычные. Даже огромная кровать в номере оказалась не причудливой скорлупкой, а вполне классической, деревянной, с низкими спинками. Освещался номер всё теми же жемчужинами, только приклеены они в этот раз были не к стенам, а к прикроватным тумбочкам.