– Почему вы отказываете мне в душевном стремлении? – начала сердиться Беатрис.
– Вы не созданы для монастыря, сеньорита Беатрис. Вы там зачахнете.
– Что известно вам о том, кто создан, а кто нет? – раздосадовано фыркнула девушка.
– Известно, – де Эспиноса говорил быстро и проникновенно, сам не понимая, почему он пытается переубедить ее. – В нашем роду и среди моего окружения не раз случалось, что женщины становились монахинями. Среди них, безусловно, были те, кто услышал в своем сердце глас Божий, или кто надеялся за стенами обители укрыться от несправедливости мира, но еще чаще этого хотела семья. А иногда юным созданиям в монашестве виделся способ убежать от самих себя и даже, прости Господи, они уходили в монастырь из-за несчастной любви. Судьба этих последних достойна особого сожаления.
– Ваши слова отдают богохульством. А я не юное создание, – Беатрис была вне себя от гнева, потому что де Эспиноса оказался слишком близок к истине.
– Даже сейчас вы не можете скрыть своей грусти, – проницательно сказал он, не отрываясь глядя в лицо девушке.
– Я должна идти. Прощайте, – она почти выбежала из комнаты, оставив де Эспиносу в глубокой задумчивости.
Он медленно поднялся из кресла и прошелся по комнате. Для него отчего-то было невозможно представать сеньориту Сантану в монашеской косынке, и не потому, что обычно богатое воображение отказалось служить ему, но все его существо вдруг воспротивилось подобному исходу. В голове мелькали смутные догадки, неоформившиеся до конца мысли. Постепенно среди всего этого сумбуравозникло и стало набирать силу решение.
«Мало я натворил безумств? – насмешливо спросил он себя. – Одним больше. Почему бы и нет».
* * *
Беатрис перебирала милые ее сердцу вещицы, которые вместе с перьями и чернильницей хранила в конторке, сделанной из потемневшего от времени ореха. Черепаховый гребень, инкрустированный перламутром, брошь с крошечными изумрудами, оставшаяся ей на память от умершей несколько лет назад матери, простенькие украшения. Взять что-то с собой?
«Не пристало монахине держать в своей келье безделушки. Да и к чему? Чтобы они постоянно напоминали о доме?»
Она сгребла все обратно и закрыла конторку. Слова де Эспиносы нарушили и без того хрупкое душевное равновесие, которого ей удалось достичь к вечеру. Угораздило же ее пойти попрощаться с доном Мигелем… а теперь невыплаканные слезы жгли глаза, и она прерывисто вздыхала, загоняя их глубоко вовнутрь. Зато Лусия всхлипывала, не таясь, пока Беатрис не прикрикнула на нее.
– Беатрис, ты еще не легла? – услышала она голос отца.