– У тебя дома лежит куча драных башмаков, – проворчал сапожник, выслушав речь Яна в переводе жены.
– Да, но заказчики придут за ними только через несколько дней. Пока не окончатся праздники, никому и в голову не взбредет тащиться в сапожную мастерскую.
– Какого черта тебе шляться одному по турнирам с нашими инструментами?
Обязательно в какую-нибудь историю влипнешь! – заявил старик.
– Батюшка, я договорился с Хиллари, моей приятельницей. Она поможет мне, и всего за пару грошей. Когда выспишься, можешь прийти сам и проверить, как у меня идут дела. Быть может, нам удастся выручить столько денег, что хватит на бочку эля для тебя по праздничным ценам.
Мистер Фартинг рыгнул и с подозрением уставился на приемного сына.
– Что-то ты стал подозрительно охоч до работы. К чему бы это, а?
– Так ведь это проще простого, батюшка! Я смогу выручить лишнюю пару монет и для себя!
– И что в этом плохого? – добавила мать от себя к словам Яна. – По-моему, здорово придумал. Пускай идет. Но пусть возьмет с собой холодной овсянки на обед!
Сапожник почесал сальные бакенбарды и злодейски ухмыльнулся:
– Да, Ян у нас чересчур тощий, и в него не умещается вся чудесная стряпня, которой вы его потчуете, мадам. Так что в интересах всей семьи я соглашаюсь на такую сделку, слышишь, трудяга? Доедай свой завтрак, возьми с собой порцию на обед и поклянись на могиле своей родной матери, что умнешь ее всю до заката солнца. На таких условиях я готов разрешить тебе эту торговую авантюру.
Желудок Яна Фартинга громким урчанием выразил свой протест, но отказаться от соглашения было невозможно.
Это соломоново решение спасло Сомса Фартинга от его собственной порции каши и позволило ему спокойно отправиться на боковую.
С первыми лучами солнца Ян Фартинг, таща за собой нагруженную тачку, уже стучался в двери дома Хиллари Булкинс.
Из окна высунулась рыжая голова.
– Ш-ш-ш! – прошипела Хиллари. – Отец с матерью спят.
– Значит, ты можешь пойти со мной?
– Они мне этого не успели запретить! – бодро заявила Хиллари. – Погоди минутку. Я переоденусь.
Ян присел на порог, поглаживая свой незаслуженно наказанный живот и размышляя, не нарушит ли он своей клятвы, если засунет палец в горло и избавится от гадкой овсянки, застрявшей в желудке комом. От раздумий его оторвал хриплый окрик:
– Эй! Фартинг! Выше нос, сын сапожника, да поберегись!
Ян обернулся и увидел Хэнка Марксона – того самого живодера. Он тоже тащил за собой тачку, полную трупов животных.
– Неплохо я сегодня с утра поживился, и все почти задаром, – пояснил Хэнк, заметив, куда смотрит его собеседник. Он хлопнул по тачке кожаным кнутом, отгоняя мух. – Просто удивительно, сколько зверья по праздникам попадает под колеса! Или под ноги пьяным озорникам. Ходи себе с утреца да собирай, и все дела. Тут, правда, и крысы есть, но больше кошек и собак. Вот бедняги! – Живодер Хэнк гордился, что носит одежду только из дорогой ткани, пускай даже прошедшую через три-четыре пары рук и латаную-перелатаную. Несмотря на все заплаты, он держался королем. Местные остряки не уставали допытываться у Хэнка, какими духами он пользуется, чтобы заглушить запах падали.