Мать Такао питала страсть к туфлям, и ради неё он с детских лет взял уход за ними на себя. Пока сверстники мечтали о моделях поездов или роботов, его в младших классах очаровывала разнообразная женская обувь. Отношение к матери с тех пор сильно поменялось, но глубоко укоренившаяся привычка и сейчас помогала ему расслабиться. Сосредоточившись на обуви, он мог забыть обо всём на свете.
Поэтому он и не расслышал шаги вернувшегося домой старшего брата и очнулся, только когда тяжело лязгнула открывшаяся входная дверь.
Одетый в балмакан[6] брат с недоумением глянул на Такао сверху вниз, неприязненно буркнул: «Привет», сложил зонт и разулся. С зонта на пол посыпались снежинки. Такао отодвинулся к стене и, не поднимая глаз, промычал что-то в ответ. Прежде он бы запросто сказал: «Привет работнику! Что-то ты сегодня рано», но сейчас не мог выдавить из себя ни слова.
— Всё ещё занимаешься этой ерундой? — раздался презрительный голос, когда обувь была уже начищена и он закрывал стеллаж.
Брат сменил деловой костюм на худи[7] и, держа в руке банку пива, ледяным взглядом рассматривал стоящего в прихожей Такао. Чувствуя себя неловко, как будто его застукали в чужой квартире, он ответил:
— Да так... Понемножку.
— Смотреть тошно.
Услышав это, Такао почувствовал мгновенную вспышку ярости, ему захотелось заорать во всю глотку, но, не зная, что орать и на кого, он сдержался и промолчал. Как и в случае с пивом, всё, что он запирал внутри себя, дало о себе знать выступившими на глазах слезами. Спина возвращавшегося в гостиную брата напомнила об исчезавшей за турникетом Михо и выходящем за дверь отце. Все, буквально все стали ему чужими.
— А я говорю — слюнтяйство!..
Голова болела и как будто распухла изнутри. Краешком сознания он уловил долетавшие до слуха обрывки какой-то ссоры.
— ...ты бежишь от ответственности... Он ещё ребёнок...
— ...но я...
— Да я сейчас сам распла́чусь!
Шорох размашистых шагов. Грохот резко закрывшейся раздвижной двери.
Он с трудом разлепил тяжёлые веки, и от хлынувшего в глаза света голова заболела ещё сильнее. Мир расплывался, и всё, что он разглядел, — это сидевшую напротив него мать. Уперев локти в стол, она закрыла лицо ладонями, её плечи дрожали.
— Ты плачешь? — тихо подал голос Такао.
Мать подняла голову и улыбнулась. Вокруг её глаз размазалась тушь.
— Ты и сам плачешь.
Тут Такао заметил, что щёки у него мокрые. Ну да... Он не хотел возвращаться в их с братом комнату, остался на кухне и, потягивая мамину водку, незаметно для себя уснул.
— Вот что, завязывай с этим. Будешь и дальше таскать у меня выпивку — заставлю платить.