Открылась и наша с Верой любовь.
Случилось это перед маем. Петр уехал с месячным отчетом в райцентр, пообещал быть лишь на второй день, и мы ушли с Верой из клуба к ней, ушли на всю ночь. Нас видели. И когда Петр возвращался на велосипеде полями домой, трактористы на полевом стане, куда он завернул пообедать, рассказали ему обо мне. Остаток дня он проплакал в степи. Домой приехал уже по сумеркам. Встретившейся у входа Вере коротко бросил:
— Я знаю все... Я знаю, с кем ты провела эту ночь.
Изумленная Вера посторонилась, давая пройти ему... Потом она стояла, привалившись спиной к косяку двери, а он сидел у окна и смотрел на нее из под круто сдвинутых бровей. Чуть справа от него покачивался на стене маятник скрипучих ходиков. Проходила минута за минутой, а он все молчал и смотрел на нее. Под тяжелым лбом его тлела, накапливалась ненависть. Кто знает, чего ждал он от нее, мучая молчанием, но когда убедился, что она не скажет ни слова, выцедил, не разжимая зубов:
— Ну что ж, ты знала, на что шла, и я, конечно, не удивлю тебя, если скажу, что жить с тобой больше не желаю.
Он поднялся с лавки, прошел к сундуку и, отбросив крышку, стал судорожно вышвыривать на пол ее платьишки, лифчики, комбинашки, рейтузишки.
— Бери, все бери и уходи.
И закачался, обхватив голову руками:
— Стыдно, ой стыдно!.. Ты, которой я верил больше, чем себе, ты... Боже, какое похабство!.. А пальто я тебе зимнее не отдам. Оно куплено на мои деньги, на мои, и я тебе его не отдам, — и всхлипнул, раздувая вымоченные слезами ноздри. — А зачем оно мне — без тебя? Бери и его, все бери и уходи.
Он сгреб выброшенные из сундука Верины вещи в беремя, выволок ко двору, бросил разномастной кучей, вернулся в мазанку. Вера и теперь не проронила ни слова. Он остановился перед ней, небритый, ощетиненный:
— Все, довольно ободверины подпирать, уходи. И — немедленно, сейчас же, пока я тебя не ударил, — и, повернув ее онемелым лицом к двери, гадливо вытолкнул на улицу.
Вера остановилась у выброшенных вещей своих, дальше не шла, ей некуда было идти.
— Вот и стой тут, стерва распутная, — с тяжелым выдохом сказал Петр, рванув ворот рубахи. — И пусть все приходят и глядят на тебя. Пусть все приходят и глядят, и пусть тебе будет так же стыдно, как мне, извергиня, — и, застонав и закрыв лицо руками, ушел в мазанку.
Уходя, не видел он, как зажмурилась Вера, и как выдавились и потекли по щекам ее долго сдерживаемые слезы.
Срубленный под корень, упал день и, умирая, на глазах у всех истекал кровью зари, и птицы отпевали его в садах, пока он еще мог слышать.