Природа звала.
Природа могуче требовала своего.
И, весь в рубцах и шрамах, Серый шагнул из-за плетня.
Он готов был драться, даже смертью своей отстаивать свое право на любовь, на продолжение себя в себе подобном, но псы, увидев, какого гостя наслала им со степи ночь, с визгом сыпанули по дворам, ныряя в подворотни.
Любава осталась у оврага одна.
Лицом к лицу с волком.
Защищенная лишь проснувшимся в ней материнством.
Серый подошел к ней, большой, насупленный. Она привстала, оскалила зубы, но не отпрыгнула и не укусила, позволила ему обойти себя вокруг и обнюхать, не прогнала его, когда он пошел следом за ней в улицу.
Они шли, обмениваясь взглядами.
Шли мимо палисадников.
Домов.
Обросших льдом колодцев.
На них, высунувшись в подворотни, завистливо лаяли деревенские кобели, но они не обращали на них внимания.
В конце улицы Любава свернула к избе деда Трошки.
Серый вышел наперед.
Преградил ей дорогу.
Любава простодушно смотрела на него, не понимая, чего он хочет, а он теснил ее грудью к дороге, по которой они только что шли. Любава куснула его в нос и, покорясь ему, пошла за деревню.
Серый привел ее в лес.
Забрался под ель.
Сидел у ствола ее, широкий и крупный.
Любава подползла к нему, как-то по-деревенски просто, доверчиво лизнула его в нос и, посапливая, угнездилась у его ног, и сразу стала какой-то родной и своей-своей.
День они провели под елью, а ночью Серый увел Любаву в степь. Она сидела среди снегов, а он широкими кругами носился перед ней, кувыркался, взвизгивал, счастливо выл, запрокидывая голову. Любава, глядя на него, улыбчиво жмурилась, постукивала по шуршащему насту хвостом.
В изумленных глазах ее стояло тихое голубое свечение: она никогда не думала, что ее могут так любить.
Неделю Любава жила в лесу.
Неделю Серый не знал одиночества.
По ночам, уводя Любаву в степь, он ловил и приносил к ее ногам еще теплых, неостывших зайцев.
Больше есть было нечего.
И Любава ела их.
Ела и тосковала о хлебове и хлебе, тосковала о своей деревне, где все так знакомо ей, о деде Трошке. Ей вспоминалась его пропахшая махоркой борода, с пузырями на коленях штаны, и весь он, тощенький, тщедушный, со своей извечной заботой, как утаить от жены на выпивку столь необходимую ему рублевку.
По утрам, заслышав долетающий с просеки скрип его саней, Любава порывалась бежать к нему, но Серый молча заступал ей дорогу, и сквозь его глаза смотрела на нее такая боль, что Любава не решалась оставить его одного. И чтобы не тревожилась она по утрам, Серый увел ее от просеки подальше в глубь леса, в самое сердце его.