– Сдал! – отвлек Мару от рисования до неприличия веселый голос.
Она подняла глаза: похоже, бразильского парня Фернанду Торду шторм и ледяной ветер ни капельки не смущали. Его смуглые щеки разрумянились от холода, нос поблескивал спелой вишней, широкая улыбка демонстрировала по меньшей мере тридцать зубов.
Он сдернул в головы капюшон, стащил куртку и хорошенько тряхнул ей, окатив Мару мелкими брызгами.
– Дождь пошел, – довольно сообщил он.
– Эй! – Мара возмущенно нахмурилась. – Ты испортишь мне рисунок!
– Плюнь, никто не станет рассматривать. Это ж для фона, – он плюхнулся на стул. – Кому тут надо заплатить за большую кружку крепкого шоколада?!
– Скажи это синьоре Коломбо, и я посмотрю, как долго ты продержишься на воде и хлебных корках.
– Какие вы, женщины, нежные! А у тебя там ничего не осталось для друга? – он заглянул в чашку Мары.
– Даже не пытайся! Сам иди на кухню.
– Ты злая, – он притворно надулся и взъерошил черные волосы, точь-в-точь как у нее.
Наверное, со спины они выглядели, как близнецы, ведь она тоже стриглась коротко, разве что была чуть ниже ростом и поуже в плечах.
– А Брин и Джо сдали? – поинтересовалась Мара, в очередной раз думая, что из Нанду вышел бы отличный пират с его вальяжной походкой, залихватским прищуром и серебряной сережкой в ухе.
– Не-а. Я тоже был в конце списка, но твой папа так взбесился…
– Нанду! Я же просила: не при людях…
– Да ладно тебе, все и так знают! Хорошо, профессор Эдлунд так разозлился, что я лезу со своими комментариями, что вызвал меня сразу после Рика, поставил девятку и отпустил. Сказал, что еще неделю не хочет видеть меня на тренировках.
– Представляю, – вздохнула Мара.
– Устал я что-то, – бразилец поморщился. – И проголодался. Пойду проверю, нет ли чего-нибудь поесть у синьоры Коломбо. Я заслужил орехового печенья. Вечером – как обычно?
– А тебя не сдует?
– Очень смешно. Я залечу к тебе, отговорки не принимаются.
Мара рассеянно кивнула и вернулась к своим цветам.
Меньше года назад мисс Вукович привезла ее в Линдхольм из российского детского дома. Тогда обыкновенная четырнадцатилетняя девочка и не подозревала о своих способностях и о том, кто же ее настоящие родители. И когда зимой выяснилось, что она – дочь шведского профессора Ларса Эдлунда, Мара не сразу свыклась с этой мыслью. Да, мать ее погибла, а директор Линдхольма и сам понятия не имел, что у него где-то растет ребенок, поэтому его нельзя было винить в безрадостном интернатовском детстве. Но скорлупа, которую Мара за долгие годы вырастила вокруг себя, не спешила треснуть, и девочка не могла пока увидеть родню в этом чужом и столь непохожем на нее человеке.