«В Алабуге Максим встретил Проскурякова. Он сидел, прислонившись к каменной стене дома, и умирал. Голова его поверх шапки была замотана штанами, сам он был закутан в стёганое из разноцветных лоскутьев ватное одеяло и подпоясан ружейным погоном.
— Здравствуй, Ефим Петрович,— подошёл к нему Максим.
Проскуряков глядел перед собой набухшими от дурной крови глазами и молчал.
— Ты меня узнаешь? — закричал ему М(аксим) в самое ухо.
Тот долго глядел на него бессмысленным взглядом и покачал головой, еле выговорив:
— Нет, не знаю тебя…
— Я — Кужель. Максим Кужель.
Равнодушно:
— Ааа, помню.
— У тебя хлеб есть?
— Есть. Вот бери, мне всё равно конец.
М(аксим) заглянул в мешок. Там было с горсть хлебных крошек, немного ржаных сухарей и один окаменевший коржик. Максим присел около стены, сгрыз коржик, несколько сухарей,— Проскуряков тем временем помер,— он закрыл ему глаза и, ещё немного поотдохнув, пошёл дальше».
В этом варианте уже больше подробностей, рассказ от лица Максима Кужеля заменён авторским рассказом, дающим больше возможностей для описания. Кроме того, в этом варианте писатель окончательно отошёл от своего первоначального замысла, ставшего лишь несущественной деталью более значительного эпизода — даже само слово «стонет», явившееся толчком для создания эпизода, здесь отсутствует. Но и этот вариант не удовлетворил писателя: ничего не говорило читателю и уводило его от основной сюжетной линии новое имя — Проскуряков. Эпизод терял большую часть своей выразительности. Чтобы читатель в полной мере ощутил, что встретились не чужие люди, а знакомые — знакомый Максима Кужеля должен быть в то же время и знакомым читателя, известным ему по прочитанной части романа.
Следующая запись начинается словами: «В Оленичеве Максим встретил кума Миколу. Старик сидел, прислонившись к церковной ограде». Так был найден персонаж, не дробивший сюжета,— кум Микола, который вместе с Максимом весною 1918 года на своих чубарых волах выезжал пахать отобранную у помещика землю.
Было найдено имя, и дальнейшая работа велась уже над выявлением черт, присущих именно куму Миколе.
«Старик сидел, прислонившись… к каменной стене дома, и умирал, обняв большой мешок. Голова его была замотана штанами, сам он был закутан в сшитое из разноцветных лоскутьев ватное одеяло и подпоясан ружейным погоном.
— Здравствуй, Николай Петрович,— подошёл к нему Максим.
Кум Микола поглядел на него набухшими от дурной крови глазами и промолчал.
— Ты меня не узнаешь?
Тот долго вглядывался в него набухшими от дурной крови, уже потухающими глазами и еле слышно проговорил: