Манинья уже не могла говорить и только обессилено махала руками, моля Такупая не погружать ее и дальше в ад воспоминаний.
— Я сейчас закончу, — отреагировал на ее жесты индеец. — Ты была жестокой, потому что тебе дороже всего на свете твоя вечная молодость. «Если я взгляну на нее, — сказала ты, — это будет означать мою смерть. Иди, Гуайко, иди! Жизнь этой девочки для меня — смерть». И Такупай исполнил твою волю — принес мертвое сердце твоей дочери.
— Все, Гуайко, хватит! — обрела наконец голос Манинья. — Мы дальше не плывем! Я хочу сойти на берег и прислушаться к сельве. Надо разобраться... Я запуталась... Не могу понять, что подсказывает мне сельва...
Сойдя на берег, она приказала Такупаю оставить ее одну и, освещаемая полной, с красноватым отливом луной, удалилась в глубь сельвы.
Такупай привычными движениями соорудил себе гамак из лианы и, забравшись в него, принялся размышлять. А подумать ему было над чем! Никогда прежде он не видел свою госпожу такой неуверенной и даже... жалкой. Конечно, он уже давно замечал, что Манинья стареет, сама о том не подозревая. Но сегодня, похоже, она совсем сломалась. Такупай видел на ее лице истинное страдание, когда говорил о девочке.
Неужели в Манинье проснулось материнское чувство? Если это так, то неизвестно, что она может натворить. «Каталина Миранда», — вспомнились ему слова девушки, встреченной на реке. Без сомнения, это она! И теперь Такупаю совершенно ясно, что не мужчина с огненным взглядом заставил Манинью отклониться от курса и свернуть на реку Негро, а девушка... Да, это Каталина Миранда, появившись в сельве, спутала все планы Маниньи Еричаны! Даже золотое сияние, брезжившее впереди, оказалось бессильным. «Это голос крови приказал тебе повернуть, Манинья», — заключил Такупай.
На мгновение он прервал свои размышления, прислушался, чутким ухом уловил присутствие Маниньи, находящейся неподалеку, и повернулся на другой бок. Он не обладал даром Маниньи и не слышал, что ей нашептывает сельва, — старый Такупай мог полагаться только на свой опыт и рассудок. Сейчас ему важно было предугадать дальнейшие действия госпожи. Что же перевесит в ней — чувство материнства или жажда вечной молодости? Решить эту задачу представлялось почти невозможным, поскольку Манинья в последнее время сильно изменилась, и Такупай еще не понял, в чем суть такой перемены. Одно он знал точно: к Манинье подступила старость. Но как поведет себя эта своенравная женщина в старости? Ведь Манинья и старость — понятия несовместимые, взаимоисключающие!
Такупай тяжело вздохнул и кончиками пальцев потер виски. Голова болела, мозг отказывался решать непосильную задачу, интуиция безмолвствовала. Но индеец продолжал напряженно думать.