Существует обширная литература о болезни Ленина [153].
Состояние вождя изменялось то к лучшему, то внезапно угрожающе ухудшалось. Он учился сидеть, учился передвигаться, заново обучался речи, освоив свое знаменитое «вот-вот».
В декабре 1923-го даже сумел пробежать взглядом статью Троцкого в «Правде». Однако преодолеть подобную степень склероза не мог уже ни один человек. Склероз омертвил еще живую ткань организма. Можно лишь поражаться, как организму еще хватало способности жить столь долго почти с полностью нарушенным кровообращением, и не только мозга.
Ленин был наделен огромной природной энергией и волей[154].
Соратники звали его за глаза «стариком» (и не только соратники — об этом упоминает в своем «Романе без вранья» и Мариенгоф), но со стариком у Ленина не было ничего общего, кроме старшинства в большевизме со всей громадой лет, отданной его утверждению.
Склероз отнял жизнь, но умер Ленин, даже приблизительно не исчерпав жизненной энергии, не испытывая ни малейшей усталости от жизни — этого первого свидетельства старости. Склероз свалил человека, прокаленного идеей борьбы, не знающего усталости, страха и сомнений. Он жил во имя идеи, не знал жизни вне идеи и умер с идеей борьбы за освобождение трудового человечества от капиталистического гнета.
Освобождение людей от рабства денег, счастье людей труда составляли единственный и окончательный смысл его бытия. Ничего другого он не знал и знать не хотел. Все делал ради главной идеи — победы большевизма.
Всегда большевизм!
Только большевизм!
Нравится кому-то или нет, но факт остается фактом: политиком (не философом, не мудрецом) Ленин был высшего порядка. На этом поприще равных ему, пожалуй, и нет в российской истории. И еще он был искуснейшим организатором. Тут тоже равных ему не сыскать.
Оживи Ленин, думаю, вряд ли он продолжил бы политическую деятельность и яростное служение своей утопии.
Тогда он уже нес в себе понимание, что за «материя» люди. Он не мог не осознать, что люди — та порода, которую не сокрушит ни одна революция. Никогда.
Ведь они уже один раз распяли своего Бога.
А после это делали с более или менее правильным постоянством еще со множеством достойнейших своих сынов — поистине святых.
И никакая революция, ничто эту породу не сокрушит и не изменит.
Думаю, что ясной частью своего мозга он вынес глубочайшее отвращение и к своему окружению — столь типичному для людей, но особенно политиков.
Но скалы этого прозрения омывают жаркие моря крови…
Диктатор (именно диктатор: он ведь являлся вождем диктатуры пролетариата, вообще военного насилия) трезво оценивал свое состояние и не исключал мозгового удара. Угроза унизительной беспомощности вынудила его обратиться к Сталину.