На другом конце римского мира эти мистерии также справлялись солдатами. Имелись их приверженцы в Ш легионе, лагерь которого помещался в Ламбезе, и на военных постах, охранявших ущелья Ауреса (Aures) или расставленных на границе Сахары.[62] Однако, на юге Средиземноморья они, по-видимому, не приобрели такой же популярности, как в провинциях Севера, и распространение их приняло здесь особый характер. Относящиеся к мистериям памятники, в основном, довольно поздние, обязаны своим появлением здесь в большей степени офицерам или, по крайней мере, центурионам, многие из которых были выходцами из иных земель, нежели простым солдатам, состав которых почти полностью набирался в тех областях, которые они должны были защищать. Легионеры Нумидии сохранили свою приверженность местным, пуническим или берберским богам, и лишь в редких случаях принимали верования своих товарищей по оружию, с которыми их сводило общее воинское ремесло, Таким образом, в Африке персидский культ практиковали, главным образом, по-видимому, те, кого воинская служба призывала сюда извне, и сообщества верных в большинстве своем состояли если не из выходцев из Азии, то, по крайней мере, из рекрутов, прибывших из дунайских провинций.
Наконец, в Испании, в которой, по сравнению со всеми странами Запада, памятники митраизма представлены наиболее скудно, связь их с размещенными там гарнизонами не менее очевидна. На всем пространстве этого огромного полуострова, на котором скопилась масса многонаселенных городов, они почти отсутствуют даже в наиболее значительных городских центрах. Эти памятники с трудом находятся лишь в столицах Лузитании и Таррагоны — Эмерите и Тарраконе.[63] Но в диких долинах Астурии и Галисии был учрежден культ иранского бога[64]. Можно было бы непосредственно связать этот факт с продолжительным пребыванием в этой долгое время непокорной области восьмого легиона Сдвоенного. Возможно, в сообщества посвященных входили, также, ветераны из испанских когорт, которые в качестве вспомогательных частей войск несли службу на Рейне и Дунае, и вернулись к своим очагам принявшими маздеизм.
В действительности, армия внесла свой вклад в распространение восточных культов не только за счет того, что соединяла в своих рядах бок о бок людей, — граждан или чужестранцев, — всего римского мира, сообразно требованиям момента без конца перемещала офицеров, центурионов и даже корпусы из одной провинции в другую и устанавливала, таким образом, на всех границах сеть постоянных сообщений. Выйдя в отставку, солдаты продолжали по возвращении домой исполнять ту обрядовую практику, которая стала для них привычной в армии, что приводило вскоре к появлению вокруг них подражателей. Часто бывало, что они поселялись невдалеке от своего последнего гарнизона, в тех муниципиях, которые постепенно заменили собой располагавшиеся вблизи лагерей лавки маркитантов. Нередко они, также, избирали своим местом жительства какой-нибудь крупный город в той области, где несли службу, чтобы провести остаток своих дней в обществе старых собратьев по оружию: Лион всегда насчитывал в своих пределах значительное число таких старых легионеров из Германии[65], и автором единственной надписи-посвящения Митре, которая обнаружена в Лондоне, является некий отслуживший срок воин из войск Бретани. Случалось, также, что император отправлял таких освободившихся от службы солдат в те или иные назначенные для них территории для создания там колонии: Элуза в Аквитании, вероятно, узнала эту азиатскую религию благодаря ветеранам с Рейна, которых поселил здесь Септимий Север. [66] Часто рекруты, которых военное командование отправляло на самые дальние границы империи, сохраняли в душе любовь к родной земле, с которой они не прекращали поддерживать связи; но когда, освободившись от службы после двадцати или двадцати пяти лет дежурств на посту и сражений, они возвращались к себе на родину, к богам своего города или своего племени, они все равно предпочитали им иноземного покровителя, почитать которого в тайных обрядах научил их вдали от дома какой-нибудь товарищ по палатке.