Многие историки в подробности изучили процесс складывания этого культа императоров и осветили его политическое значение. Однако они, похоже, не увидели столь же ясно его теологического основания. Совершенно недостаточно было бы просто констатировать тот факт, что в определенную эпоху правители не только стали обретать статус божества после смерти, но облекли им себя даже на время своего царствования. Следует пояснить, каким образом подобное обожествление живого человека, этот новый апофеоз, противоречивший как здравому смыслу, так и римской традиции, тем не менее, снискал в итоге почти всеобщее признание. Глухое сопротивление общественного мнения было побеждено именно тогда, когда азиатские религии завоевали симпатии масс. Они распространяли в их среде догматы, возвышавшие монарха над всем человеческим родом, и если эти религии получили такую поддержку со стороны цезарей и, в частности, со стороны тех, кто желал абсолютной власти, то лишь оттого, что они представляли для последних догматическое оправдание их деспотических претензий. Старый демократический принцип был замещен верой разума в сверхъестественные силы. Мы теперь попытаемся показать, какую роль сыграл митраизм в этой существенной трансформации, которую наши исторические источники освещают лишь весьма поверхностно.
Некоторые внешние черты позволили бы предположить, что римляне заимствовали все эти идеи из Египта. Египет, институты которого во многих отношениях послужили образцом для административных реформ в империи [14], мог предоставить ей и совершенную модель теократического правления. Согласно древним верованиям этой страны, царский род не только вел свое происхождение от Солнца—Ра, но и душа каждого правителя являлась двойником-посланцем Солнца-Гора. Таким образом, все фараоны поочередно являлись воплощениями дневного светила. Они были не только представителями этого божества, но и живыми богами, почитавшимися наравне с ним, пересекавшим небесный свод, и их знаки отличия были похожи на его атрибуты [15].
Ахемениды, став хозяевами долины Нила, а вслед за ними и Птолемеи, унаследовали эту честь поклонения, отдаваемую древним царям, и, очевидно, что Август и его преемники, тщательно соблюдавшие все религиозные обряды страны как собственную политическую традицию, позволили своим подданным возвести себя в этот статус, который трехсотлетняя традиция признавала за властителями Египта[16].
Из Александрии, в которой это теократическое верование было принято даже греками, оно распространилось далеко вглубь империи. Жрецы Изиды считались в Италии вполне влиятельными миссионерами. И прозелиты из высших сословий общества, обращенные ими, должны были проникнуться этой верой. Императоры, для которых такая проповедь служила бальзамом, умащавшим их подспудные или осознанные амбиции, вполне открыто ее поддерживали[17]. Тем не менее, хотя их политика могла получить преимущества в результате распространения египетских вероучений, они не склонны были принимать их целиком. Уже в первом веке н. э. они позволяли своей домашней челяди и канцелярии, состоявшей наполовину из выходцев с Востока, называть себя deus noster (наш бог) [18]; тогда они еще не осмеливались ввести это именование в число своих официальных титулов. Начиная с этого периода, некоторые цезари, такие, как Калигула и Нерон, могли уже мечтать о том, чтобы занять на мировой сцене то же положение, которое занимали в своем царстве Птолемеи; они были способны убедить себя в том, что самые различные боги могли бы возродиться в их лице[19], но все просвещенные римляне негодовали по поводу таких причуд. Дух латинян восставал против этого чудовищного вымысла, созданного восточным воображением. Апофеоз царствующего правителя сталкивался с решительными противниками этого и гораздо позднее, в среде последних язычников[20]. Для того чтобы побудить все окружение в целом принять это положение, требовалась теория, менее грубо сколоченная, нежели александрийская эпифания. И такую теорию обеспечил им митраизм.