— Это не имеет значения.
— Это единственное, что имеет значение! — Она прикладывает к горлу дрожащую ладонь, цепляется за край стола, чтобы не упасть. — Я допускаю, что что-то из тех ужасов, которые рассказала Вика — не правда, потому что Сашина жена не очень-то похожа на жертву тирана. Но… Йен, боже мой, чем ты думаешь?
Значит, Вика.
А Вике, стало быть, рассказала несчастная жертва домашнего насилия.
Тошнота снова бултыхается в желудке, но во мне всего-то пара чашек кофе, так что даже вырвать нечем.
— Йен, ты должна притормозить. Ты знаешь, что… — Мама поджимает губы, выбирая правильные слова, как будто весь набор неправильных не написан у нее на лбу. — Солнышко, — все-таки смягчается она, но это злит еще больше, — ты… нездорова, ты же знаешь.
Я грубо, намеренно грубо отбиваю руку, которой пытается погладить меня по голове.
Плачу. Не знаю, когда начала, но мокрая соль щиплет свежие ранки на губах.
— Мам, я никогда не буду здорова! — ору так, что закладывает уши. — Никогда не буду нормальной! Надо было рожать себе правильную дочь, пока еще была возможность! Новую игрушку взамен испорченной.
Она наотмашь бьет меня по лицу, а я даже не чувствую боли. Только язык прикусываю и жмурюсь, проглатывая как будто ком железной стружки.
— Прекрати, — зло и сухо, сжимая и разжимая ладонь, отметина от которой горячим отпечатком расцвела на моей щеке. — Я защищаю тебя, потому что люблю.
— Ты контролируешь каждый мой шаг! — На этот раз крик возвращается вкусом крови во рту. — Постоянно, день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Я вздохнуть не могу, чтобы ты тут же не прибежала с волшебными таблеточками, запаивать деточку до состояния овоща!
— Да! — не выдерживает и взрывается она. — Да, Йен, контролирую! Потому что видела!..
Она запинается, резко тормозит, как стреноженная на всем скаку лошадь.
— Ну, заканчивай, — шепотом, потому что сил уже нет. Голова так сильно кружится, что кухонная мебель заводит вокруг меня хоровод, словно ожившее «Федорино горе».
— Потому что видела то, что не дай бог увидеть никому, — идет до конца она. — И я не готова увидеть это еще раз. Снова.
Мы смотрим друг на друга в полумраке кухни, потому что за окнами сизые тяжелые тучи и дождь стеной. Как будто жизнь только что замерла — и за окном не день и не ночь, а нечто размытое, серое.
— Надо было разрешить мне уйти, — говорю с горечью и обидой. — Надо было просто… меня отпустить.
Мама что-то кричит, но я выбегаю из квартиры и даже не пытаюсь понять логику своих поступков.
Душно. Отчаянно не хватает воздуха.
И жжет в груди, как от сердечного приступа.