Глава тридцать третья: Йен
Abel Korzeniowski — Forbidden Love
Меня вытягивает чей-то голос.
Я не узнаю его из-за сильного фона, в котором почему-то солирует оркестр без дирижера, и все инструменты играют одновременно разные мелодии. Кажется, военные марши, от которых у меня наверняка идет кровь из ушей.
— Солнышко… Ну что же ты…
Это мама.
Она плачет навзрыд.
Незнакомый молодой женский голос говорит, чтобы она отошла и не мешала доктору меня осматривать. Раздраженный голос, высокий и «в нос». Наташа? Что она тут делает? На мгновение я почти вижу ее в сексуальном халате медсестры и с огромным шприцем в руке, который она приставляет к моему виску.
Снова проваливаюсь в пустоту, но на этот раз она давит меня, всасывает, как зыбучий песок, и не дает дышать. Барахтаюсь, чтобы всплыть на поверхность, но хватает только на полвздоха — и снова туда, где холодно и сыро, как в могиле.
— Мам… — Это мой голос? — Мам, не плач… Тебе нельзя.
У нее же до сих пор после инстульта все нервы в хлам.
Почему так болит щека? И голова? Где я?
Вспышками, словно вырванные из темноты светом фар, проносятся образы: утро, Антон, которого целую, провожая на работу, горячая сковородка, обожженный палец, горка панкейков в фольге и двух бумажных пакетах, чтобы довести еще горячими, пешеходный переход…
«Ты не здорова» — трагический взгляд матери.
И пустота.
Меня штормит и укачивает, но на этот раз есть причина — машина «неотложки», в которой меня, как важную шишку, везут с мигалками.
Потом травмпункт.
Меня тошнит и качает, качает и тошнит.
Хочу попросить маму не плакать, но уши заложило, и я оказываюсь неспособна говорить, если не слышу свой голос.
Врач рекомендует стационар хотя бы на пару дней.
Меня снова тошнит.
— Мам… Антон… где мой телефон?
Я должна позвонить ему, сказать, что я — ужасная спутница. Рассказать, сколько со мной проблем. Он не вынесет. Он не заслуживает. Мама права была — я должна была сказать.
«Прости, но тебе подбросили бракованную обезьянку с тарелками, она заводится, но не работает, и может сломать твой мозг».
А потом я снова засыпаю, кажется, от укола в плечо — и на этот раз его делает не химера с лицом бывшей моего уставшего мужчины, а пожилая медсестра с пухлыми мягкими руками.