Когда «стреляет» — бросаю все, хватаюсь за телефон и с ошибками, лишь бы ничего не потерять, записываю первые строчки: «Казнь была назначена на утро, и воровка Ли’има на всякий случай еще раз заточила кинжалы…»
На экране телефона появляется фотография мамы.
То, что она позвонит, было лишь вопросом времени, но я надеялась, что семья оставит меня в покое хотя бы на неделю. Пока я не приду в себя и не буду готова уехать от Антона, чтобы снова не бояться одиночества и пустых стен.
Нужно ответить, но я медлю, тяну время, пытаясь предугадать, что она скажет. По голове точно не погладит. Снова упрекнет, что я ничего ему не рассказала? Или Вика успела нажаловаться на «предательницу»?
Когда прикладываю телефон к уху, несколько секунд там просто тишина и тяжелое сопение.
— Мам? — начинаю первой.
— С тобой все в порядке? — У нее так сильно дрожит голос, что меня кусает ядовитое угрызение совести. Она же просто боится потерять меня, потому что… знает больше, чем все остальные. — Ты… не думаешь о плохом? Он тебя не обижает?
— У меня все хорошо, мам. Правда. — Я не могу сказать ей, что «все хорошо» — это моя недостижимая мечта. Что за последние почти десять лет я только то и делаю, что пытаюсь уравновесить свой внутренний мир, и пока что не очень преуспела в этом. — Тебе нельзя волноваться.
— Он тебя любит? Понимает?
— Мам, мы знакомы пару недель, — пытаюсь казаться расслабленной. — Нам, по-моему, хорошо друг с другом. Какие могут быть разговоры обо всем остальном?
Но бесконечный глупый романтик во мне, конечно, до боли в сердце хочет, чтобы была любовь, забота, нежность и звезды в глазах.
Мама тяжело вздыхает.
— Ты снова обманываешь, — не спрашивает — утверждает.
— А ты бы сказала? — Я очень хочу не нервничать, но сотрясение дает о себе знать, и мои попытки держаться захлебываются в головокружении и тошноте. — Ты бы сказала, мам? Зная, что на тебя будут смотреть как на сломанную куклу в грязи? Что после этого ты больше никогда не будет уверена, тебя любят или просто жалеют?
— Йени, он не знает, как с тобой нужно! Он может сделать тебе больно просто потому, что не понимает.
— И хорошо, что не знает, — огрызаюсь я. — Хотя бы для кого-то я — просто дура, а не девочка с диагнозом!
Бросаю телефон на диван, закрываю уши, чтобы заглушить противный голос: «На хер ты меня в гости звала, чтобы целку корчить?!»
Мама права. Я могу сколько угодно прятать голову в песок, но она права: мне нужно сказать. Даже если эта правда поставит жирный крест на моей, возможно, последней попытке быть счастливой и казаться нормальной.