На мгновение мне кажется, что Антон сорвется: он с шумом выдыхает через нос, немного нервно сует ладони в передние карманы джинсов и пару раз раскачивается с пятки на носок, как будто совершает примитивную медитацию.
— Я просто поиграл с пацаном в настолку, Очкарик. Без задней мысли. И не собираюсь извиняться за это.
Что-то такое я и предполагала. Как будто мне были нужны эти извинения.
Мое внутренне равновесие покрывается мутным илом всколыхнутой с самого дна боли.
— Тогда, наверное, я очень не права, что начала этот разговор, — говорю растерянно, но сухо. — Ребенок ни в чем не виноват. Даже в том, что его используют в качестве капкана на моего, кажется, теперь уже бывшего… будущего мужа?
Мне так сильно больно, что я топлю все эмоции и чувства, закрываюсь в самой глубокой башне подземелья, надеясь, что хотя бы там мне удастся пережить ковровую бомбардировку пары следующих необратимых фраз.
Кручу кольцо на пальце.
Моргаю, потому что блеск камня режет глаза.
— Прости, что… — У меня не хватает сил сказать, что если эта женщина и все, что с ней связано, и дальше будут вырастать на горизонте, словно ядерный гриб, я просто сойду с ума.
Пытаюсь обойти Антона, одновременно стаскивая кольцо, но оно, хоть не жмет, словно въелось в палец.
Антон перехватывает меня за локоть, резко и бескомпромиссно притягивает к себе.
Обнимает.
— Я не буду извиняться, но обещаю, что прямо сейчас закрываю свое прошлое на замок и выбрасываю ключ. Можешь дать мне по яйцам, если обману. Я выбрал тебя, малыш. Правда, не было никакой задней мысли вообще. Просто… ну реально жаль пацана.
Я всхлипываю, цепляюсь руками в свитер у него на лопатках.
Хоть бы не реветь, хоть бы не реветь.
Реву. И слезы оставляют пятна на крупной белой вязке.
— А вот если еще хотя бы раз попытаешься снять кольцо с такими идиотскими намерениями — заберу и поверю, что совершил ошибку.
— Больше не буду, — катаю лбом по его плечу и глупо улыбаюсь сквозь слезы. — Я боюсь таких зубастых соперниц, мой ты неумный мужчина. Я им закуска на один зуб.
Антон все-таки немного отстраняется, обнимает мое лицо ладонями и совершенно серьезно говорит:
— Но женюсь-то я не на зубастой суке, а на зареваном мопсе.
— Сам ты… — икаю, — мопс.
— Не, я уставший замученный Бетховен.
Мы стоим так еще минуту или две. Даже не хочется больше ничего добавлять к уже сказанному, потому что самое главное я уже услышала, и прямо сейчас даю себе обещание больше никогда не спешить с выводами и не торопиться решать недопонимания радикальными способами. Ведь я только что могла остаться… без него. Он мог бы не останавливать меня, позволить мне совершить импульсивную глупость — и наш короткий роман без продолжения стал бы просто вырванными из тетради страницами.