Что за хуйню она несет?
Пока я пытаюсь понять, вранье это или страшный сон, становится странно тихо. Чокнутая перестает дергаться и, даже освободившись из моих рук, не пытается снова накинуться на Йени с кулаками. И даже пьяной уже не выглядит.
Протягивает мне бутылку.
— Выпей, Антон, за упокой своей беззаботной жизни. Потому что, знаешь, тебя конкретно наебали. И не расстраивайся — не ты первый. Они всех имеют, это у них такой жизненный принцип. Сашку не продвигали по работе, пока он не согласился встречаться с их сумасшедшей доченькой. — Вика впихивает бутылку мне в ладонь. — Не знали, на кого спихнуть счастьице, потому что нормальные мужики с ней не могут, она же сумасшедшая. Чуть что — сразу жрет таблетки и становится овощем. «Здравствуй, яблочко» — так это называется.
Ее монолог прерывает пощечина тещи.
Крепкая, звонкая. У Вики чуть голова не отваливается, так резко ее сворачивает на сторону.
И только в наступившей тишине я вдруг замечаю, что Очкарик рассеянно пытается стереть красное пятно с ткани, прямо ладонями. Трет сначала медленно, а потом сильнее и быстрее, скребет ногтями и в кровь счесывает костяшки о вышивку.
Светлана Алексеевна пытается ее остановить, но она пятится и продолжает.
Без единого всхлипа плачет, и слезы текут по совершенно мертвому, без единой эмоции лицу.
Она такая потерянная, не живая, что внутри лопается какая-то странная струна, о которой я не знал еще минуту назад. Как будто… и мне больно тоже.
Она всегда успокаивалась, когда обнимал.
Всегда оживала. И переставала плакать, стоило погладить по голове и сказать какую-то забавную хрень.
Именно это я пытаюсь сделать, только краем уха, с опозданием, как будто сцена рассинхронизирована со звуком, слышу крик тещи:
— Антон, не надо!
Мои ладони только касаются плеч Очкарика.
Она резко вскидывает голову, смотрит на меня абсолютно темными глазами, потому что зрачки стали огромными и утопили всю зелень, словно черные дыры.
Что-то не так.
У нее ужас на лице: тихий, но настолько выразительный, что хочет переключить этот канал и не испытывать судьбу.
— Не… трогай меня, — просит затравленно, как будто я приставил ей нож к горлу.
— Йени, малыш, это я, все хорошо.
— Не трогай меня… пожалуйста, не трогай. — Она обнимает себя за плечи, совершенно неестественно заводит ладони куда-то как будто на лопатки.
— Йен, да ради бога, просто разреши мне…
Говорю, наверное, громче, чем собирался.
Потому что мне впервые в жизни страшно, потому что ситуация абсолютно вышла из-под контроля и просто не понимаю, что происходит.
Мой Очкарик… Она здесь — но ее здесь нет.