Но когда просыпаюсь, то цифры на часах в телефоне буквально орут, что я вообще охреневший мужик, потому что закрывал глаза около десяти, а сейчас без десяти минут полдень. И это не все «приятные» утренние новости, потому что у меня целая цепочка сообщений от бывшей. Даже не знаю, хочу ли их читать. Но прикола ради, чтобы поржать над очередной гранью тяжелого сибирского характера, все же перелистываю. Правда, почти и не вчитываюсь, потому что это какой-то бессвязный поток сознания, густо разбавленный смайликами средних пальцев и целыми заборами из восклицательных знаков.
Первое она написала около двух ночи, последнее — почти в пять, когда мы с Очкариком уже спали без задних ног.
«Ты — кобелина!» Тоже мне новость.
«Ты нарочно вцепился в эту страшную дуру, чтобы сделать мне больно!» Какое самомнение.
«Ты не будешь с ней, я тебе клянусь!»
Это краткая выжимка пары десятков сообщений, над которыми я мысленно глумлюсь, в очередной раз убеждаясь, как прав был, вышвыривая ее из своей жизни. И как тупил, потому что сделать это нужно было еще год или даже два назад.
Зацепить меня Наташка уже не может. Никак. А вот угроза сделать так, чтобы я «не был с ней» заставляет задуматься. Такой, как моя бывшая, достать малышку — раз плюнуть. Она ее проглотит прямо с костями — и не поморщится. И если уж Наташа вбила что-то себе в голову, то она скорее поверит, что ошибается весь остальной мир, но она-то — она точно на сто процентов права.
Дверь в комнату открывается, и я смотрю, как малышка потихоньку крадется ко мне с маленьким подносом.
Черт, это вообще реально? Завтрак в постель?
— Доброе утро, мой сонный майор, — сияет Йени, усаживаясь рядом со мной на «кровати» из матрасов. — Выспался?
На подносе — большая чашка с кофе, тарелка с гренками с красной рыбой и морковью с гриля.
— Сто лет так классно не спал, — зеваю я. И тут же вспоминаю: — Нет, в прошлый раз я спал так же, когда одна пьяненькая писательница сопела мне в спину, и я чуть не сдурел.
У нее снова розовеют щеки, так что малышка быстро вручает мне поднос, вскакивает, несется к двери и уже в пороге виновато улыбается.
— Прости, но там уже все собираются… Я знаю, что ты устал, но папа… в общем…
— Я спущусь через десять минут, Очкарик.
Она счастливо сияет, посылает мне громкий чмок и исчезает, очень похожая на сон под утро, реальный и нереальный одновременно.
С ней сложно. В душе, когда я решился пощупать ее границы, был уверен, что хрен мне что обломится, но очень хотел посмотреть, какая она, когда выбирается из скорлупки тихони и трусихи. Оказалось, там целый Клондайк.