– К сожалению мастер нам неизвестен, – соврал Рош, – но барон Олдред, увидев ваше изображение влюбился в него с первого взгляда. И не видит дальнейшую свою жизнь без вас. Он поручил нам передать его просьбу, стать его женой…
– Что же благородный барон, сам не приехал? – Милана лукаво взглянула на посла.
– К сожалению, не отложные государственные дела в парламенте, не позволили ему это сделать, – развел руками Рош, – но поверьте, он рвался увидеть вас лично.
– Как же я могу судить о нем? – поинтересовалась дочь воеводы.
– Он прислал вам свой портрет.
Пьер Рош вновь кивнул. Гильон тут же снял ткань со второго портрета.
Взглянув на изображение жениха, Милана ахнула, отступила на шаг, приложив ладони к груди. Это был именно тот человек, которого она увидела в зеркальном коридоре, когда гадала со своими двоюродными сестрами.
– Что с тобой? – увидев, как побледнело лицо дочери, Гордеев бросился к ней, обняв за плечи.
– Все хорошо, батюшка, – слабо улыбнулась Милана, приходя в себя. – нашло что-то. Обо мне не беспокойся. Посмотри, гости совсем устали с дороги. Их нужно накормить, напоить, а уже после о делах беседу вести…
Уже совсем стемнело. Горящие свечи, медленно оплывали воском на серебряные чашечки светильников. От их света в горнице стало совсем жарко. Уже совсем упившиеся заморским вином и крепким русским медом, почтенные гости, расстегнув камзолы, осоловело поглядывали друг на друга.
– Милая, – решив окончательно добить послов, Дмитрий обратился к дочери, – не усладишь ли ты наш слух песней? И не дожидаясь ответа, крикнул, обращаясь к слугам, – принесите арфу!
Милана бережно взяла в руки изогнутый как лебединая шея инструмент, села на лавку и тронула пальцами серябрянные струны. Под ее плавными движениями полилась прекрасная музыка. Смущенно опустив глаза, Милана запела. Звонкий голос струился как ручеек, гипнотизируя и завораживая слушателей.
Когда песня закончилась, наградой ей были восторженные восклицания. Очарованные гости подняли за ее здоровье красоту и талант, наполненные кубки…
За час до полуночи, повинуясь знаку хозяина дома, Любава с дочерью поднялись из-за стола и покинули пиршество. Боярыня пошла вслед за Миланой, проводив ее до светелки.
– Хотела бы я знать, – Любава остановила дочь, подозрительно взглянув в ее лицо, – почему ты так побледнела, увидев портрет барона? Ни это ли стало причиной того, что за столом ты так смущалась и мало ела.
Милана открыто взглянула в на мать. Она никогда не могла от нее хоть чего-нибудь скрыть. Матушка всегда сердцем чувствовала, вскрывая любой обман.