Порез я хотя бы чувствовала. Не видела, но помню, как очнулась с завязанными глазами от ледяной воды и почувствовала свою горячую кровь, что текла из раны и боль, невыносимую боль, когда в порез попадала вода.
А вот что было до…
— Алан! — сквозь застилавшие глаза слёзы я видела его нечётко. — Мне можно называть вас Алан?
— Конечно, — натянуто улыбнулся он. — И даже обращаться на «ты». Ведь я видел тебя голой. К чему эти сантименты, — съязвил он.
Спасибо, что напомнил!
— Меня… изнасиловали?
Это была самая длинная пауза на свете.
Три самых страшных секунды в моей жизни.
Три разверзшихся пропасти.
Боль. Стыд. Страх.
Три проклятия. Три несчастливых карты, что мне выпали. Три зубца крепостной стены, на которых меня подвесили. Три стороны света, ни на одну их которых не попадает солнце.
Три очка. Поздравляю! В этом конкурсе неудачников вы проходите в полуфинал.
— Нет, — ответил Алан Арье через три сотни лет, когда я уже поседела, состарилась, одряхлела, да и просто превратилась в прах.
Выдох облегчения вырвался из моей груди.
И какой же живительный это был выдох.
Если бы эта статуя Командора только представляла себе, как для меня это важно.
Впрочем, какое дело Алану Арье до меня. Где он, а где моя девственность.
И у меня, конечно, ещё было много вопросов, какими бы глупыми они ему ни казались, но был среди них один особенно насущный.
— Что мне вырезали на груди? — выдохнула я.
— Неважно, — качнул он головой. — Заживёт.
Я опустила глаза, но увидела только край повязки, что выступала из-под простыни.
И не скажу, что камень упал с моей души, когда он бросил это своё «заживёт». Вот только чёртов камень словно затыкал какую-то дыру, а теперь сдвинулся, а из неё ручьём потекли слёзы.
— Значит, это вы? — закрыла я рукой глаза. — Вы меня спасли?
— Я, — тяжело вздохнул господин Арье, явно поборов порыв сказать: «А не об этом ли я тебе только что рассказывал?» Но промолчал.
— А моя машина?
— В гараже.
— А одежда?
— Постирана. Всё, что тебе нужно, найдёшь в ванной.
— А те трое…
— Не беспокойся о них, — лёд в его голосе ни на градус не потеплел. — В моём доме, тебе ничего не угрожает. Сейчас тебе нужно поправиться. И думать только об этом.
В мою ладонь мягко ткнулся бумажный платок.
— Скоро будет обед. Не пытайся пока вставать.
— Спасибо! — всхлипнула я. — Спасибо, что меня спасли.
— Не заставляй меня об этом пожалеть, — прямо над головой прозвучал его строгий голос. И сочувствия в нём было не больше, чем у морозильника. — Если тебе нужно кому-нибудь позвонить, твой телефон у подушки. И, будь добра, не упоминай моего имени и адреса.