Разница в возрасте между маленькими нами исчислялась всего лишь парой месяцев, поэтому не было ничего удивительного в том, что до поры до времени мы с Лёшкой вполне синхронно шагали по жизни: соседи, односадники, одноклассники…
Несмотря на то, что наши семьи были диаметрально противоположными, относясь к разным социальным прослойкам, это никогда не мешало нашей дружбе. Что казалось странным уже само по себе, уж больно мы были непохожи. Я, избалованная и выпестованная своими интеллигентными родителями, смотрящими на меня с обожанием и готовыми сдувать пылинки, и он, дитя рабочего класса и старший из пятерых отпрысков (на момент нашего знакомства Орлов всё же был единственным), с вечно занятыми родителями и по жизни предоставленный сам себе.
Впрочем, не стоит забывать, что это был конец восьмидесятых, когда Союз доживал свои последнии дни, и очень скоро ситуация в стране так или иначе сотрёт всякую разницу между всеми, поставив свой народ в одинаково хреновое положение.
Но тогда, на исходе целой эпохи, никто об этом не подозревал. Люди жили идеей перестройки, ещё не догадываясь, что дальше будет не просто плохо, а местами откровенно страшно.
Нас же, детей, это вообще никак не касалось. Нам с Лёшкой было по три года, и мы просто играли в одной песочнице, под пристальным присмотром моей мамы.
Здесь, наверное, ещё стоит обмолвиться парой слов о том, что из себя представляли наши семьи.
Наша семья была классическими представителями интеллигенции, да-да, той самой, что до последнего считала книгу лучшим подарком, веря в главенство духовных благ над материальными. При каждом приёме пищи мы пользовались льняными салфетками, по выходным ели яйца из специальных подставок и даже обладали набором семейного серебра, неизвестно как дошедшего до наших дней от прабабки по материнской линии. Прабабка, к слову, была крестьянского происхождения, а серебро однажды было “позаимствовано” из княжьего дома в годы революции, что не помешало ему впоследствии стать семейной реликвией.
Моим родителям было уже за сорок, когда им удалось обзавестись мной. Сначала папе с мамой было элементарно не до детей, сказывалась чрезмерная увлечённость своей профессиональной деятельностью. Мой отец, Борис Игнатьевич Вознесенский, к тому времени уже ставший доктором физико-математических наук, без пяти минут член-корреспондент АН СССР, всю свою осознанную жизнь посвятил служению науке, днями и ночами пропадая то в стенах родного университета, то в многочисленных разъездах по различным конференциям и симпозиумам. Но при этом имея ещё одну страсть всей своей жизни — мою маму. Инесса Робертовна Вознесенская в этом плане была чуть попроще — она всего лишь возглавляла один из городских домов культуры, коротая свои будни в организации нескончаемых выставок да фестивалей, благо что в конце восьмидесятых недостатка в них не было. Оба моих родителя являли собой пример фанатичного служения идеям и идеалам и были вполне счастливы в своём культурно-интеллигентном мире. Но в один прекрасный момент, достигнув определённых карьерных высот, они решили с присущей им рассудительностью, что пора бы уже сделать следующий шаг в своей крепкой и надёжной семейной жизни. Но всё оказалось не так просто, и потребовался не один год блужданий по больницам и поездок в Кисловодск на грязи и воды, прежде чем маме удалось забеременеть мной. Думаю, что меня бы любили в любом случае, но выстраданная беременность лишь усилила их фанатичное отношение к новорождённой дочери. Впрочем, что-то мне подсказывает, что если бы они могли предвидеть дальнейшие события моей жизни, то, возможно, ещё бы десять раз подумали, насколько была велика нужда в наследниках. Но поскольку никто из них не обладал даром предвидения, а история, как известно, не знает сослагательного наклонения, то и моё появление на свет было воспринято как величайшее событие, что в свою очередь привело к полной перестройке ценностных координат в их родительском сознании. И если мама просто предпочла уйти с работы и посвятить всё своё время воспитанию единственной дочери, то папа (к счастью!) с наукой завязывать не стал, но и к моему воспитанию он подошёл крайне ответственно, буквально с пелёнок знакомя меня с завораживающим миром науки. А откуда я, по вашему, в пять лет могла узнать про золотое сечение?