– Госпожа… – Кольберн просиял, не находя слов от неожиданной радости. – Это честь… лучшего я не желал бы… Даже если бы мне предложили престол в Асгарде, в кругу богов… то есть в раю возле престола самого Кристуса.
Это и правда было больше, чем он просил. Воевода хоть и первый среди воинов, но ниже князя и выполняет его приказы. А кормилец, получивший «на руки» малолетнего правителя, получает все его властные права на много лет – пока тот не достигнет двенадцатилетнего возраста. Святославу до того оставалось еще девять лет, а значит, девять лет он, Кольберн, будет в Киеве все равно что князь. А будучи женатым на знатнейшей деве, дочери самого Ельга, он сможет…
– Я доверяю это тебе, помня о твоей клятве! – Прекраса подняла руку, и на ее запястье мягко звякнул браслет из греческих златников – тот самый, что Кольберн подарил ей в благодарность за исцеление. – Ты клялся на золоте, что не станешь посягать ни на что из принадлежащего Ингеру и его потомству. Я знаю, что твоя клятва крепче железа. Ни один человек на свете не будет лучше заботиться о сыне Ингера, не пытаясь ничего отнять для себя…
– Это правда, госпожа! – пылко воскликнул Кольберн, стыдясь перед собой за то, о чем чуть было не подумал. – Ни один человек, обыщи хоть весь свет до самого Йотунхейма!
– Тогда ступай и передай во дворе, что я желаю видеть сестру моего мужа. Пусть за ней пошлют.
* * *
Торлейка, Кольбернова посланца, Ельга встретила на половине пути к княжьему двору и улыбнулась про себя: их с Прекрасой желания совпали. Она еще не знала, что желания ее и невестки решительно расходятся именно в том, что было для нее сейчас важнее всего.
Войдя, Ельга сразу увидела Прекрасу, и от сходства этой белой фигуры с мертвой, засохшей ночной бабочкой в душе ее вдруг вспыхнуло нечто вроде злорадства. Да ведь она, сама того не осознавая толком, много лет мечтала увидеть эту женщину поверженной, разбитой! Повинуясь воле отца, оставившего престол Ингеру, в душе не смирилась с его выбором. Много лет держалась настороже, зная, что приезд брата с невесткой разрушил надежды ее самой и Свена, много лет ждала от них еще больших бед и унижений, боролась, надеялась, что судьба еще повернется веселым лицом к детям Ельга. Горе Прекрасы должно было усилить в сердцах родичей любовь, сгладить обиды. Но нельзя усилить то, чего нет, а любви не было, была неприязнь, и сейчас она торжествовала победу.
Стыдясь перед собой этого низкого чувства, Ельга подошла. Прекраса встала ей навстречу, и Ельга поцеловала ее прохладную щеку. Вспомнила первый такой же поцелуй – в тот день, когда Ингер с женой прибыл в Киев. Тогда щека юной новобрачной показалась Ельге гладкой и прохладной, как березовый лист, а глаза – опасными, как глубокая вода. Весь род их чуть было не пошел ко дну по вине этих колдовских глаз…