Князь уходил с белого света не один. В ногах колоды лежали еще четыре тела: две девушки и двое парней из числа захваченных пленных, из знатных деревских родов. Стояли два котла и блюда с частями мяса от поминальной трапезы, ведерко меда и ковш.
Заканчивался день, а поминальный пир все тянулся. Бояре, оружники и ратники больше не могли ни есть, ни пить. Уже остались позади состязания и поединки, все устали и жаждали выбраться отсюда на свежий воздух. Многие уже дремали прямо на земле. Два дружинных гусляра по очереди пели сказания о воинах древности, но княгиня все не подавала знак, что пора закрывать могилу.
Солнце садилось ярко-желтым шаром в лохматой гриве золотисто-рыжих лучей. Облака были налиты легким красным пламенем, и при взгляде на них хотелось пригнуться, поискать укрытия: как бы не пролились эти пламенные тучи кровавым дождем. Уж слишком много крови ушло в эти дни в землю, так и казалось, что вот-вот она обрушится на головы сверху. Рыжие прямые лучи – плотные, осязаемые, – падали на обугленную вершину скалы, где прежде стоял город Искоростень, а теперь громоздилась куча обгорелых обломков. Сгорели и постройки, и тын на валу, вместе с телами тех, кого перебили при взятии города. Казалось, что в сумерках угасшее пламя вновь проступило сквозь гарь, что теперь всю ночь до рассвета останки погибшего города будут пылать призрачным огнем, не сгорая. Никогда не сойдут с этого жуткого места следы пламени и крови, не смоет их ни дождем, ни снегом, не остудит самая холодная зима. Вдова Ингера явилась на землю Деревскую, как зима, несущая неумолимую смерть всем, кто ее повстречает. Даже Свен не ожидал ничего подобного, когда затевал тот свой сговор с Хвалимиром.
Асмунд посмотрел на своего воспитанника. Святка уже дремал, привалившись к груди матери и положив голову ей на плечо.
– Ты бы, княгиня, хоть мальца отпустила, – вполголоса посоветовал Асмунд. – Вон он уже как умаялся, все равно спит.
– Солнце садится, – мрачно сказал Свенгельд. – Не пора ли и нам… уж напировались.
– Коли говоришь, что пора, значит, пора, – безразлично отозвалась Прекраса. – Настала заря последняя…
Кивком она подозвала няньку, поцеловала ребенка в лоб и отдала женщине, знаком показав, что пора нести чадо в шатер и укладывать спать.
Проводив няньку взглядом – та не без труда несла крепкого мальчика, его голова лежала у нее на плече, ноги висели воздухе, – Прекраса поднялась и с серебряной чашей в руках встала над краем могильной ямы. Глянув на Свена, Асмунд заметил: тот как-то весь подобрался, переменился в лице и бегло осмотрел своих людей поблизости, будто заподозрил опасность. И сам Асмунд, человек бывалый и храбрый, ощутил мгновенный укол страха. Не рано ли они решили, что наконец-то все позади? В эти дни Прекраса показала себя истинным воплощением Марены, целые потоки смерти изливались в мир из ее рук. Вновь и вновь она бросала жизни в бездонную пасть, будто пыталась залатать этим свое горе, боль, тоску по невозвратимому. В войске уже вслух говорили: не человек она, русалка.