Пластуны Зимовин, Коротков и Мамоков пробрались в верховья Лабы в тамовские и баговские аулы и хозяйничали там на славу. Но баговский кунак Короткова изменил, и его в сакле, спящего, захватили и бросили в яму, скованного по рукам и ногам. Зимовин с Мамоковым, прождав своего товарища двое суток в Длинном Лесу, пустились на розыск. После долгих и неудачных попыток открыть его след, наконец, слепой случай и счастливая звезда Короткова навели их на аул, где он, голодая, томился, в ожидании суда Амин-Магомета. Тот же случай помог подслушать разговор двух горцев, из которого они узнали об ожидавшей участи товарища – и решились, во чтобы то ни стало, выручить друга. Еще прежде, расставаясь, они условились, на случай склички, «гукать филином», подражая ему теми звуками, как он зовет нежную подругу насладиться любовью. И вот, уже потерявший всякую надежду на спасение, Коротков слышит за полночь условный сигнал друзей… Сначала не верилось ему; но сообразив, что не время ночных совиных серенад, он тихо и заунывно отозвался… и стал прислушиваться. Долго не повторялся отрадный сигнал и он уже терял надежду, приписав порадовавший его звук расстроенному воображению… Но вот филин опять затянул свое «нугу, нугу, пугу-пугу»… Вскочил гремя цепями узник и, в исступлении, так неистово отозвался, что спавший караульщик-горец проснулся и, добрым тычком приклада, заставил его опомниться… Между тем, звуки все ближе и яснее звучали в ночной тиши. Отвечать было немыслимо: дюжий детина-сторож мог догадаться и поднять тревогу, а тогда все прости навек… Скрепя сердце и притаив дух, вслушивался хлопец в условные звуки, то слышавшиеся вблизи, то удалявшиеся и замиравшие в лесной глуши… Бедняк страдал, не смея отозваться друзьям и указать свое логовище; но судьба берегла доброго казака. Сторож повозился, покряхтел, затем полез из ямы, вероятно за сменой себе, и едва затихли его шаги, Коротков принялся усердно, но осторожно звать друзей…
Томительны были минуты ожидания. Вот филин гукнул над самой головой, и Коротков, забыв всю осторожность, отозвался своим голосом: «сюда хлопцы… я в яме… лестница с левой стороны». Еще минута – и три друга вместе в яме, и усердно принялись работать над цепью; но, заслышав, сперва шаги, а потом голоса, притихли и стали около бревна с зарубами, служившего лестницей. Двое горцев, перебраниваясь, подошли к яме. Один из них начал спускаться по бревну, где два ловких кинжала ждали его… И грянул на дно ямы, тяжело простонав, труп горца. Товарищ его, услыхав шум и предполагая, что он оступился и упал в яму, спросил: что случилось? Мамоков, отлично говоривший на местном горском наречии, с бранью звал его к себе на помощь, объясняя, что, оборвавшись с бревна, ушиб ногу и не может подняться. Обманутый горец (тот самый, который уходил за сменой), полез в яму; но и ему пришлось поплатиться тем же порядком, как товарищу. Затем друзья, обобрав убитых и освободив от цепей Короткова (на всякий случай у пластунов имелись отмычки, смычки и пилка), который вооружился исправно оружием, снятым с убитых горцев, поспешили выбраться из западни сажени в четыре глубиной. Но едва Коротков выбрался на свет, как месть закипела в его сердце: он уговорил друзей отомстить изменнику-кунаку. Подобрались они к сакле предателя, натаскали всякого горючего хлама и зажгли ее со всех сторон… Поднялась тревога в загоравшемся ауле… Никто из горцев не обращал внимания на казаков, считая по костюму за своих; каждый хозяин старался отстоять и спасти свое имущество. Из подожженной сакли, пылавшей в розвал, вдруг выскочил полузадохшийся спросонья горец – и, вместо огня и дыма, нашел смерть за измену от кинжала кунака… Все это так быстро совершилось, что пластуны, незамеченные никем, поживясь в суматохе, успели выбраться за аул, оттуда и пустились «задковать» (