На мои вопросы, в каком положении дело отца и брата, они мне ничего не отвечают, и я перестаю задавать бесполезные вопросы.
Отцу 65 лет, он страшно исхудал. С ним постоянно Евангелие, он осознает, что его не оставят живым; иногда вспыхивает надежда… Его удалось перевести в больницу. У дверей палаты сидит караульный с винтовкой. С отцом в комнате лежит белый партизан, раненный в ногу и взятый в плен. Ему уже сообщён приговор – расстрел, когда рана заживет. Рана долго не заживает, он её растравливает.
С братом иногда разговариваю через решётку тюремного окна, если часовой позволяет. Это окно выходит на улицу.
Был вечер, в больнице у дверей, сидя на табуретке, дремал красноармеец.
«Я видел странный сон» – говорит отец, лежа в плохо проветриваемой палате на грязных простынях с папиросой, скрученной из оберточной бумаги. – «Я пришел на станционный буфет во время остановки поезда. Был полумрак. Подхожу к стойке, хочу закусить. Вижу, стоит покойный брат Мануша, а на блюдах лежат человеческие ноги».
Тридцатое января (старого стиля), сильный мороз, но солнце светит ярко. Я отправился, как обычно, около 11 часов в город и был очень удивлен, когда в ЧК мне предложили свидание с отцом. В больнице мне сказали, что сегодня неожиданно отца отправляют обратно в тюрьму.
Последнее свидание продолжалось минут 20 в тюремном дворе. Отца поместили в одиночную камеру, и он знал, что это его последние часы. «Ze dernin Jour d”un condamne», – сказал он, – «звери, что они со стариком делают».
Прощаясь, отец меня благословил в последний раз. Тюремный сторож всё время торопил.
Из тюрьмы я отправился к нашим городским знакомым, они встречались с комиссаром Никитиным. Меня там успокоили, сказав, что этой ночью ничего не будет, так как вышел декрет: все расстрелы должны быть санкционированы в Петрограде.
Успокоенный, я поздно вечером отправился домой. Сильный мороз, снег скрипит под ногами… Ночь… Ярко горят звёзды… Город давно позади… Кругом лес… Ни живой души… Над лесом на небе появился свет… Наверное пожар… Свет становится ярче, появляются лучи, они медленно передвигаются и окрашиваются то в бледно-зеленый, то в малиновый – северное сияние. Я его вижу в первый раз, становится жутко…
Дома рассказываю о случившемся. Мы решаем с матерью рано утром идти в деревню и просить крестьян идти в ЧК, чтобы требовать приостановление смертного приговора над отцом и братом. С крестьянами мы жили хорошо, они от отца, кроме добра, ничего не видели.
Разбитый и усталый я засыпаю… Просыпаюсь от грохота… Катится из спальни отца большой шар. Хотя его и не видно, но по звуку ясно слышу, что это шар. Он катится через все жилые комнаты и в последней, где спит мать, он с треском лопается… Мать, брат и сестра тоже проснулись… Мать громко молится… Два часа ночи… Наступает полная тишина… У всех чувство, что отца в эту минуту не стало.