После сильного жара теряю сознание… Ни времени, ни места, ни окружающей жизни я не осознаю… Единственная связь с жизнью это какая-то тоненькая нить, которая привязывает к этим тяжёлым ударом молота (очевидно сердца…). Ещё несколько ударов, нить оборвётся и тогда наступит покой и свобода… Ни света, ни тени, ни холода, ни тепла… Никаких образов или воспоминаний… Как долго это продолжается, я не знаю… Наконец вижу какие-то тени… Обрывки мыслей, которые я воспринимаю как действительность: приезжаю поздней ночью и осторожно, чтобы не разбудить, ставлю ящик с бутылками коньяка под кровать. Засыпаю… Открываю глаза, вижу знакомые лица, день: вот денщик капитана. Я прошу его достать ящик из-под кровати и дать мне выпить коньяк с горячим молоком. Он на меня удивленно смотрит и это меня сердит. Ведь я ещё слаб и сам не мог достать ящик, а мне никто не хочет помочь…
Медленно поправляюсь… За стеной пастор читает молитву: умер помещик.
Уже узнаю всех: старшего брата, вызванного телеграммой, капитана, который тоже выздоравливает. Появляется аппетит. Узнаю, что прошло больше 20 дней, с тех пор, как я заболел.
К нам приносят новых больных и наша комната уплотняется. Их кладут на солому, на пол. Одни умирают, а другие поправляются.
Мёртвых складывают на крыльце в ожидании подходящего количества для общей могилы. Земля сильно замерзла, и рыть каждому могилу не рентабельно. На крыльце помещается также бочка, служившая уборной для выздоравливающих.
Ещё очень слабые выздоравливающие в темноте часто спотыкаются и падают на обледенелые трупы. Им стоит больших трудов опять подняться на ноги.
Брат тоже заболел. Весь день и ночь раздаются стоны: «Воды… водицы… братцы, умираю…» Или кто-нибудь бредит. Часто больные выбегают из помещения и вскоре, ослабев, падают или на крыльце, или в парке, в снег. Тогда мы, выздоравливающие, с большим трудом возвращаем их на место. Один в бреду подошел к окну и с криком «французская кухня приехала» упал, разбив головой стекло. От пореза у него потекла кровь…
У многих больных появлялись гнойные волдыри на голове или на теле. Им их перевязывали тряпками, так как бинтов не хватало. В бреду они их срывали. Обыкновенно такие всегда умирали.
Рядом со мной лежит прапорщик. Ему вдруг стало очень плохо: он стал дрожать всем телом. Позвали сестру милосердия. Она пришла со шприцем камфоры. Единственная игла была очень тупая. Она долго не могла сделать укол. После вспрыскивания ему как будто стало лучше, но он не переставал дрожать мелкой дрожью. Мы с выздоравливающим братом и двумя соседями сели около него. Он на нас посмотрел грустными глазами и попросил: «Держите меня, а то я улечу». Чтобы его успокоить, мы взяли его за руки. Он как будто успокоился. Сидя около него, мы задремали. Когда мы проснулись, он был уже мёртв…