Прерывисто хрипел чей-то голос:
— Пришли мы, стало быть, к оврагу. Темень кругом, дождь. Он, сердечный, Иван-то Кондратьевич, встречает нас у спуска и шепотком командует: "Внизу, товарищи, получите оружие, не расходитесь!" Собралось нас сотен до двух. Выстроились, винтовки к ноге, тут Федор Лучков вышел, речь хотел говорить. Вдруг слышим: "Руки вверх!" Оглянулись, а по краю оврага будто плетень вырос, казаки с колена целятся. А впереди есаул ихний: "Огонь по изменникам, немецким шпионам!" Это мы-то, шпионы… То- варищ Лучков, конечно, не растерялся, выхватил револьвер да в есаула трахнул, однако промазал… Тут и началось! Сверху палят, мы врассыпную, выхода из оврага нет, со всех сторон окружили… Иван Кондратьевич кого за рукав, кого за плечо — остановил! "Они, — говорит, — нас в темноте не видят, не то, что мы их! Давайте-ка кучкой, авось прорвемся!" Сделали мы, как он велел. По обрыву вскарабкались, выскочили, как черти, все с ног до головы в глине, ружья наперевес: "Ура!" Казаки растерялись, а мы — ходу в кусты! Иван Кондратьевич сзади бежал, отстреливался. Вдруг схватился за грудь и упал. Я с Федькой к нему. "Бегите, — шепчет, — товарищи, бегите, убили меня!.. Да здравствует Ленин!". И смолк, голову откинул. Подняли мы его, ну и вот… Почти все ушли, пятерых только казаки похватали! Троих ранили. А он…
Говоривший снял шапку. Зарыдала женщина и умолкла, словно задохнувшись. Семен стоял в ногах у отца. Ему было трудно дышать. Першило в горле. Хотелось откашляться, но он вдруг забыл, как это делается… Голова была пустая и звенела. Он еще не понимал, что произошло. Видел, но не понимал. Кто-то положил руку ему на плечо, он даже не почувствовал. Глаза были сухими. Услышав горестный крик матери, Семен словно очнулся. Подошел к Елизавете Ивановне, чье сморщенное мокрое лицо сделалось старым и некрасивым, нежно обнял и дрожащим голосом принялся говорить бессмысленные и ненужные слова:
— Мать, ты перестань, а? Перестань, мать!.. Перестань!
До сих пор он никогда не называл ее "мать". Обычно отец обращался так к Елизавете Ивановне, и она, услышав теперь это слово из уст сына, вместо того чтобы успокоиться, еще отчаяннее закричала, стала вырываться из Рук державших ее женщин. А тот, кого еще недавно называли Иваном Кондратьевичем, холодный и пугающе неподвижный, лежал, вытянув ноги, не умещавшиеся на кровати…
В бараке точно холодный ветер пронесся. Рабочие обернулись к двери. На пороге вырос растрепанный, в порванной рубахе подросток. Он ловил ртом воздух. Справившись с удушьем, пронзительно крикнул: