Хорошо бы блондинка, но вон та рыженькая тоже ничего: яркая, игривая, искрящаяся. Или кудрявая брюнетка в углу? Томная красотка с ленивой грацией кошки. Или вон та шатенка? Да, очень хороша. Тихая гармоничная красота. Влить в нее немного спокойствия и радости, и принцу не захочется с ней разлучаться.
— Итак, у нас шестнадцать невест и шестнадцать менталистов, — произнес глашатай скучающим тоном.
Эмма быстро пересчитала невест. Еще раз. И еще!
Не может быть!
Эта черная образина — тоже невеста? О, светлые боги!
— Только бы не она, — тихо пробормотала женщина рядом с Эммой, сжимая кулон с символом святой Селены, покровительницы любви и влечения, — только бы не она.
Взгляд Эммы снова прикипел к черной женщине. Такую одежду, закрывающую все лицо и тело, называют цветохроном. Его носят лишь на далеком севере. Эмма читала, что это платье призвано уберечь честь девицы, сохранить цветок ее невинности. Но сейчас она не могла себе представить человека в здравом уме, который бы покусился сорвать цветок этой… леди.
Такая сама сорвет что хочешь! Такая и сосну голыми руками выкорчует!
— Она, очевидно, из горного графства, — снова шепнул кто-то сбоку.
У Эммы появилось чувство, что и сама невеста — отколовшийся кусок горы.
В прорези цветохрона виднелись лишь глаза. Довольно красивые, шоколадные, с длинными загнутыми ресницами, но стрелка на левом словно была нанесена дрожащей рукой, а на правом и вовсе стремилась куда-то к брови, так что казалось, будто невеста еще и косая.
— Только бы не она, — донеслось слева. — Разве можно такое привозить на отбор?!
Меж тем глашатай зачитывал имена, и менталисты радостно выходили из ряда к своим невестам. В зале стало шумно: девушки представлялись, кто-то уже обнимался, забыв о приличиях. И то верно, лучше сразу отбросить все границы. Менталист должен чувствовать клиента как самого себя
— Амалия Стетхейм, — произнес глашатай, — Мира Свон.
Менталист справа выпустила образок святой Селены и полетела к прекрасной блондинке, сияя от счастья, а Эмма сжала кулаки, так что ногти впились в кожу. Невест осталось всего пять. Четыре. Три. Рыжая или черная. Пан или пропал.
— Бригитта Дракхайн, — произнес глашатай. — Эмма Эжени.
Эмма застыла, и черная гора сама сделала к ней шаг, заслоняя свет, струящийся из окон. Эмма ощущала на себе чужие взгляды: сочувствующие, злорадные, равнодушные, она прикусила губу, чтобы не разрыдаться на глазах у всех. Это так жестоко! Подарить надежду и тут же ее отнять!
— Приятно познакомиться, — собрав в себе остаток сил, произнесла она чужим голосом. — Я буду вашим менталистом на этом отборе.