.
Художник подумал: какие ужасные лики, бессмысленные хаотические фигуры занимали этот театр, любуясь игрой, разгулом пьянящего действа первичной игры стихий…
Художник боялся, чтобы ночь не застигла его на одном из мест, где дорога вела с горы, по узким оврагам не оправленным рукой человека.
Солнце спускалось быстро, но художник старался не отстать от его быстроты: солнце спускалось с вершины неба, а художник таковой – Ошимского вулкана; солнце спускалось в море, а художник к морю, но солнце обогнало художника, и тьма застала его, только что подошедшим к местам, где путь носил культурный характер. Правда, что во многих местах, художник спускался, вспоминая строки Иловайского о гуннах: «на своих, окованных медью щитах, они скатились по обледенелым склонам Альп в плодородные долины Италии»: не только бархатные брюки помнят эту прогулку, но и сапожник в Осака долго удивлялся плачевному состоянию башмаков художника набивая им новые подметки.
X. Офицер рассказчик
Жизнь на Ошиме текла однообразно, жизнь холостяков, время которых поглощено занятиями, добровольно взятыми на себя.
Ошимские жители ежедневно видели бархатные брюки
часами стоявшие то у берега моря, улице, не далеко от ряда древних священных сосен, идущих к храму, то пишущие розоватые блики заката, упавшие на крутую лестницу, с которой дряхлый церковный сторож сметал листья, набросанные рукой осени.
Футурист сидел в номере гостинцы и писал гейш, причем моделью их ему служило собственное воображение. Бывший офицер тоже не отставал от других – у него теперь было свое занятие, он непрерывно бегал в местную аптеку, принося откуда- то вату, то бинты, то разные другие необходимые ему специи, в которых он, очевидно был и, давно уже, большим докой.
После дня работы, поужинав, располагались на циновках пола и офицер принимался рассказывать какую либо из многочисленных историй своей жизни; офицеру не более тридцати лет: он был малороссом, акцент выдавал его мало: но об этом говорили его рассказы, события которых развертывались, главным образом, на фоне Украины; Другие же были овеяны пудрой Сибирской тайги, где под мазками бесхитростных, но правдивых фраз, не только очевидца – наблюдателя, но и сознательного участника вдруг вставала озарённая трепетным светом зимней луны узкая долина в окрестностях города К.; долина с обрывистыми неприступными берегами, наполненная снежною пылью, свирепым дыханием мороза и длиной вереницей саней и всадников, двигающихся по замерзшему течению большой реки. В стране неведомой и дикой, когда за спиной по пятам неумолимая беспощадная кара, впереди неведомо где затерянный в снегах в не верном блеске луны городок, где можно отогреться, а но бокам этого Шествия – сцены из Дантона Ада: лошади издохшие, или же провалившиеся под лед, попавшие на теплый источник; а вокруг саней, где сидят, уже полузамерзшие офицерские жены и дети бегают и копошатся, без смысла и надежды какие-то фигуры. Но эти рассказы не были материалом, который был вполне пережит и полузабыт участником, так поделом трагически закончившегося белогвардейского выступления.