Еще несколько минут ходьбы и сквозь ветки различных деревьев, не встречающихся в России, видна большая котловина.
С тою места, где стоит художник, юра круто обрывается вниз; отсюда обрыв виден загибающимся амфитеатром: долина вся наполнена синим полумраком сумерек. Величественная котловина, вроде умывального таза, у которого выломан один край: край, обращенный в открытый океан; в южном углу глубокой впадины высится, постепенно подымаясь, правильный конус с вершиной весьма срезанной. Тучи, стремящиеся со стороны океана, цепляются за неровные края конуса: но из самого отверстия горы вырываются, разрываемые ветром, лохмотья пара, которые смешиваются с бегущими облаками.
Вся не только вершина конуса, но и его склоны и впадина, её дно, лишены растительности, и отсутствует даже малейший её признак.
Серая, синеватая пыль местами наполнена грудами ржавых и перегоревших кусков шлака, она покрыта полосами, оставленными не то потоками воды, не то легким танцем ветра.
Дно котловины оригинально: начинаясь вдали, верстах в шести на глаз, от фоны воды, (там наверное есть не видная глазу пропасть обрыва к морю), она постепенно подымается в западном направлении, пока не достигает тою края этой земляной чаши, который остался целым. Пыльная, серая масса дна всплескивается местами на конус, а в том крае юго-западном, где конус примыкает краю цепи гор – ограничивающей котловину с запада и с северо- запада, она подымается свинцовым настом, почти вровень с наружным краем их.
Художником овладело жуткое чувство говорящее о смерти, веющей из этой страшной котловины, сейчас как бы наполненной синеватыми ядовитыми испарениями; заходящее солнце, бросая косые лучи временами попадало только на вершину конуса, она багровела и зловеще метались в его круглом отверстии плоские куски пара, разорванные ветром.
Цепь гор облегавшая амфитеатром кратер старого вулкана в южном углу которого вырос когда-то новый, была испятнана последними бликами света.
В картине изничтожения, превращения всего в серую, мертвую, свинцовую пыль какая-то безмерная, безграничная жестокость и бессмысленность. Во всем пейзаже разлита тупая безысходная тоска последнего отчаяния: отчаяния и одиночества, превышающих чувства, доступные живым существам.
Из конуса вырывались грешные мысли, на которые способна стихия земли – демоны с кривыми улыбками, косоглазые преступления, не постижимые человеческому сердцу.
Художник стоял на одном из лучших мест обширного амфитеатра, когда-то шумевшего гигантской толпой зрителей. Но теперь «человек» стоял на месте, откуда была видна пустая сцена, кое-где заваленная обломками бутафории; голубой занавес океана был спущен и служил фоном: на сиене была пустынность и тишина: действие окончилось и, быть может, не скоро начнется снова, театральные крысы возятся в глубине сцены, крысы, слышавшие роли и видевшие жесты актеров не человеческого прошлого