Ошима. Японский Декамерон (Бурлюк) - страница 39

Сладострастные сцены, проходившие всегда с такими бурным эротическим возбуждением, но всегда имевшие неудачно плачевным финал. Сцены, заканчивавшиеся внезапным срывом всех снастей с фрегата страсти, после чего наступал полный штиль моих похотей и неутоленных желаний.

В моей душе встал образ Тани, её недоумение, её досада, её невольные слезы, какой то, его самой не осознанной вполне ясно, внутренней обиды, подсознательной женской природы, возмущавшейся в неё самым ярым образом.

Все эти воспоминания вызвали на щеках моих легкий румянец. Во мне самом это воспоминание будило мужское самолюбие; я чувствовал себя, не закончившим простого, но вместе с тем большого, важного, бросавшего тень воспоминаний на целые годы. Если бы меня спросили, хочу ли я встречи с Звездочкой, то кто бы мог поручиться мне, что мне не придется уходить, опять не выполненным покидая, то что судьба и женщина поручили совершить мне.

Я смотрел в пустынные поля, наполненные осенним прозрачным воздухом и вдруг увидел, совсем вблизи белую лошаденку, сворачивавшую, в расстоянии нескольких десятков шагов впереди нас на нашу дорогу: через несколько минут мы обгоняем крохотную тележонку, в которой я узнаю Звездочку: она раскрыла черный зонтик, от солнца еще довольно яркого в эти осенние дни.

Останавливаемся; Я искренне обрадовался; опять эта девушка показалась мне столь близкой и нужной и мне стало странно, как я мог столько дней жить, не видя её милых каштановых волос и больших немного диких серых глаз на белизне её личика. Только теперь я заметил, какие яркие и чувственные у неё губы: и всю ее я вижу другими глазами: в неё много черт, которых я и не подмечал ранее: брови слегка приподняты, как бы затаив страдание и между ними легла складка решимости.

– Вы куда…

– В Харьков, а вы…

– Тоже…

Через час мы сидели в корчме; сквозь окно своими тремя крылами на дальнем холме мельница… Я смотрю на нее и вдруг вижу, что на склоне холма сидит девушка, одетая в черное, на белой шее бархатка, она закрыла глаза руками и её локти вздрагивают – она плачет. Почему плачет девушка этим рассветом, оправляя свое помятое платье и истерзанное белье?..

Почему эта летняя ночная любовь в поле вызвала недоумение, раздражение и слезы.

Почему эта девушка, чьи каштановые кудри колышет ветерок рассвета, чувствует себя как бы оплеванной и уничтоженной…

Эти мысли проносятся в моей голове, как стая испуганных птиц, как осенние листы, гонимые поспешным холодным дыханием.

Таня, может быть она тоже думает сейчас об этом, осматривает курьезные фотографии, усеявшие стены: вверху шли все генералы, начиная с Куропаткина, русско-японской войны: генералы очень пострадали от мух, из которых некоторые болея животом, выбирали местом отдохновения их благородные физии; ниже по стенам висели родственники и знакомые домохозяев, причем было много парных «кабинетных», где мужчина снимался, положив свою мозолистую руку на плечо женщины, державшей руках бумажный букет; если фотографировались двое мужчин, то между ними стоял графин водки и они подымали рюмки с видом людей, принимающих яд.