Некогда ему было влюбляться и не в кого. Сначала кадетское училище, затем — военная академия, а потом — война. Война гражданская и партизанская, война везде и со всеми: с соседними государствами. С террористами. С вооруженными бандами. С предателями и шпионами.
Отряд особого назначения, которым вот уже полтора десятка лет руководил полковник, занимался всем: разведкой, контрразведкой и внутренней безопасностью, сотрудничал со всеми силовыми структурами и не подчинялся никому, кроме Верховного Главнокомандующего и его Первого Советника по военным вопросам, хотя формально и числился за Военно-Десантными войсками. «Особистов» в стране боялись, уважали и ненавидели.
Полковник знал это — и продолжал делать свое дело. Ради страны. Ради того, чтобы когда-нибудь на улицах прекратили взрываться бомбы и завывать сирены. Ради того, чтобы в военных госпиталях не умирали подорвавшиеся на минах-ловушках дети. Остальное не имело значения.
Раньше — не имело. Теперь же хотелось хотя бы немножко нормальной человеческой жизни. Хотя бы кусочек своего собственного, такого простого обывательского счастья. Чтобы вместо холодных стен казармы — теплые деревянные стены своего дома: где-нибудь за городом, в охраняемом президентском поселке. Ему такой давно предлагали: двухэтажный, с широкой террасой, с большими, до пола, окнами, с зеленым газоном вокруг и скамеечкой у входа. Чтобы приходить туда, а там она: строгая. Теплая. Серьезная и сосредоточенная, но такая знакомая. Близкая. Родная.
Сбудется ли? Или помчится он дальше по жизни, давя опавшие листья шипованными колесами внедорожника? Давя рифлеными подошвами военных ботинок собственные мечты о тихом незамысловатом счастье.
Понедельник наступил. Не мог не наступить. Рид до шести вечера извелся. Завтрак — как всегда невкусный. Процедуры. Упражнения. Массаж. Обед: проглотил суп, не чувствуя вкуса. Второе не доел. Снова процедуры. Полшестого. Взять бы что-нибудь с собой. Хотя бы шоколадную плитку. Но — не запасся, не подумал, не предусмотрел (не умеешь ты за дамами ухаживать, полковник! Привык, что они сами тебе себя преподносят — на блюдечке с голубой каемочкой).
Постукивая костылями, пустился в долгий путь по больничным коридорам. Лифт. Один поворот, второй, третий. Дверь. За ней — Лайона. Ждет его.
Постучался, вошел, слегка задыхаясь — словно бежал стометровку. Доскакал до кресла, уселся, отставил костыли в сторону. Поднял глаза.
Вот она: сидит, смотрит на него приветливо. Почти улыбается.
— Доброго вечера, господин полковник. Как Ваше самочувствие? Сны кошмарные перестали сниться? — в голосе Лайоны искренняя озабоченность.