ГЛАВА 4
ЧЕТЫРЕ ПАЛЬЦА
Любой, у кого нет Отчизны,
Вступи сюда, где ожидаю в тайне:
В бесплодной пустоте, не знающей рожденья,
Мы вместе будем дома не иметь (…).
Ибо нет земли, что выбирают,
Есть лишь земля, что назначена тебе,
Из всех богатств – четыре стенки.
Из мира целого – лишь сторона та".
(Казимеж Вержиньский "Любой, у кого нет отчизны")
Люди рождаются без отчизны, или же делаются без нее в изгнании, иди же просто теряют ее чувство по причине обиды, измены, ненависти, космополитической философии, собственного сволочизма или от глупости, и еще по сотне других причин. Такими по различным причинам были Казанова ("гражданин Европы"), Томатис, Туркулл и Вильчиньский, а к ним еще прибавятся Имре Кишш, некий писателишка и один священник. Присоединятся к пажу и лорду Стоуну, будучи точно такими же потерпевшими крушение. Может это и странно, что в моем рассказе встречается столько проигравших людей, но покажите мне выигравших. В жизни выигрывают чрезвычайно редко (исключения лишь подтверждают правило), и в сумме речь идет лишь о том, чтобы проиграть как можно меньше. Тех же, как раз которых я ожидаю втихую в своей башне, счастливыми азартными игроками не назовешь, а то, что каждого из них жизнь помяла, что для меня повторятся словно икота?...Поверьте, другие начать игру за пурпурное серебро не смогли бы.
Сомневающимся желаю дать понять, что повторяемость моих героев следует из функционирования трех базовых механизмов эволюции: биологии, истории и провидения – на них построено казино жизни. Пропитанная духом метафизики (которая, как известно, гласит, будто бы ничего не меняется) история постоянно икает. Королевы-матери достаточно систематично убивают своих мужей, чтобы потом пользоваться наслаждениями и власти, и ложа. Прометеи и Гамлеты с равной систематичностью гибнут, растираемые двумя мельничными жерновами, из которых один обладает иллюзорной консистенцией мира идеалов, второй же – тяжелой массой реального мира. Войны и жестокости регулярно порождаются во имя одних и тех же священных и фальшивых лозунгов, героизм часто прикрывает тупость, а пафос – внутреннюю пустоту. Один и тот же человек столетиями стоит беспомощный или безразличный в отношении простейшего, первобытного вопля Авеля: "Не убивай!". Тот же самый человек, мучимый угрызениями совести, осуждает истребление народов и смертную казнь, он и рад бы уничтожить зло и привить гуманизм всему миру, только эти мечты проигрывают в бою с обстоятельствами, внутренним или внешним принуждением, собственной слабостью или собственным, атавистическим превращением в бестию, подданный шахер-махерству своей ненадежной логики или же непостоянных чувств. И тот же самый человек, слушая Брута, бросился бы с ним на Цезаря, но после речи Антония его тут же подмывает послать Брута на эшафот. Толика демагогии, брошенной на податливую людскую почву, вызывает эффекты, закодированные на перфокарте жизни – нужно лишь попасть в соответствующие отверстия. Так что целое можно сравнить с игрой, не исключая и религии. По мнению Паскаля религия – это драма, в которой человек неустанно ведет игру за собственную душу и за вечность. Этот гениальный математик даже в своей трагичной этике не мог избавиться от связей с теорией вероятности, которая в то время была весьма близка теории игры в кости (кстати, когда выдающийся логик, Дэвид Гилберт, узнал, что некий студент забросил математику ради написания романов, заявил: "И замечательно, что так произошло. У нео не было достаточно воображения, чтобы стать приличным математиком").