В углу, на каменной скамье, сидел 85-летний мужчина, закутавшийся в ферязь, под шеей завязывающуюся серебряным шнуром, выглядел он гораздо моложе своих лет. Его лицо было повернуто к крестоносцу, но тот не видел глаз под двумя кустами густых бровей – могло показаться, что Кейстут провалился в сон. Комтур стоял неподвижно, тело его было заряжено нервной вибрацией. Он глянул в сторону – стены молчали той же самой тишиной. Неожиданно в этой тишине раздались слова, произнесенные на столь совершенном немецком языке, что Книпроде почувствовал запах кирпичных помещений Мариенбурга:
- Ты убил невиновного. Разве твой Бог, твоя вера, позволяют такое?
Немец почувствовал себя легче; голос вернул ему уверенность в себе, реальность мира.
- Убийство язычника грехом не является! – твердо ответил он.
- Выходит, убийство двух язычников, тоже не грех. А чем же является беззащитного рыцарем, получившим свой пояс после клятвы придерживаться рыцарского кодекса?
Комтур сделал шаг вперед.
- И это говоришь ты? Человек, который живьем сжег стольких взятых в плен братьев?
- Не я, а наши жрецы, криве-кривейты, и только лишь тогда, когда меня при этом не было. Я не позволял мучить пленных, очень часто их освобождал. Вы уже позабыли про комтура Иоганнисбурга и его людях?... И о том, что это не мы протянули руку за собственностью Ордена, но Орден протянул руку к землям наших отцов?!
Книпроде опустил глаза, словно прихваченный на вранье школяр, но тут же с яростью поднял их.
- Жаль слов, не будем об этом говорить!
- А о чем? Видимо, ты хочешь о чем-то поговорить, прежде чем убивать, в противном случае, сам бы сюда бы не пришел.
- О серебре с корабля, которое ты украл у Ордена. Где оно?
Литвин презрительно фыркнул.
- Где оно находится? – повторил Книроде уже громче.
- В земле.
- Где?!... Говори!
- Заставь меня.
Говоря это Кейстут поднял ладонь и задержал ее над пламенем светильника, так чо по камере разошлась вонь горящей плоти.
- О пытках позабудь, поскольку они ничего не дадут.
Книпроде почувствовал, что вновь охватывает его то странное чувство, смесь беспомощности и страха перед человеком, которого держал в горсти, и который над ним издевался, поскольку боялся не тот, который обязан был бояться. И внезапно из его уст вышли слова, которых сам он не желал говорить, или, скорее, которые он хотел сказать иным образом, более непоколебимо, только никак не мог он удержать того другого, который ворочался в нем с момента разговора с братом. В голосе крестоносца невольно прозвучала просительная нотка:
- Я должен… обязан узнать…