Она была переполнена страхом, который не портил ее красоты. Женщина что-то безустанно мямлила, словно ребенок, который внезапно утратил дар речи в результате неожиданного потрясения, так что мне пришлось ударить ее по лицу, чтобы она замолчала и перестала трястись. Потом уже я налил ей стаканчик бренди и слушал. Оказалось, что она сбежала. Неважно, откуда. Когда кто-то убегает, у него имеется причина; а раз есть причина – имеется и право.
Поселилась женщина у меня. Я ее вовсе не просил об этом, мое одиночество мне никак не мешало, сжившись с одиночеством, мне стали известны его достоинства. Я общался с одиночеством, слыша удары своего сердца, среди безграничной тишины, что походит на сон и покой смерти. Вместе мы переправлялись через взбесившиеся горные тропы, вместе слушали живительное молчание земли во время совместных вахт над чистыми листами бумаги, готовясь к тому, чтобы растоптать их в галопе. Нам нравилось одно и то же: гигантское, звездное лицо мрака, когда не слышно ничего, кроме себя самого, не слышны даже сирены суден на реке, и громадной волной наплывает физическое здоровье; когда открываются пути через пустыню, и у тебя имеется сознание, что ты не попадешь в безумие от жажды, не задохнешься словно заблудившаяся крыса в сточной трубе; когда ты видишь огни неизвестного берега и приходишь в чужие порты вместе с приливом сумасшедшей, кипящей воли творения. И, наконец, оказывается, что столь совершенному одиночеству не хватает лишь живых отзвуков и отголосков, которые доказывают чье-то живое присутствие: когда кто-то говорит "спокойной ночи", и когда скрипят двери, которые открываешь не ты.
В нашем союзе имеется нечто неслыханно возбуждающее, и, с моей точки зрения, это нее красота, тело или даже совершенство ее занятий любовью. Что это такое, я осознал на удивление поздно, только лишь на следующий день, обращая в памяти минувшую ночь. Все время она называла меня "господином"! Это не имело смысла, но оказалось удивительнейшим афродизиаком, и так уже и осталось – Марта поддалась этой привычке и титулует меня, как Сара Авраама, своим господином. Это некая разновидность игры, в которой, вопреки кажущемуся, притворства нет. Г.Л. Дюпра пишет в своем психо-социологическом исследовании о лжи:
"Можно изображать всяческие чувства: любовь часто изображают оба пола, стыд – очень многие женщины; столь же часто люди изображают патриотизм, религиозное рвение, благородство, незаинтересованность и т.д.".
Мы не изображаем ни любви, ни дружбы, она тоже не стыдится на показ, мы лишь притворяемся, что в отношении меня не существует формы "ты", и нам со всем этим хорошо. Марта кормит моих птиц, варит еду, стирает, таким образом возвращая мне время на писательство, которое ворует иным образом и утверждает, будто бы стены башни дают ей чувство безопасности. В свободное время она учится печатать на машинке, желая помогать мне еще и в этом. Она делает все, чтобы я позволил ей оставаться как можно дольше. Черт подери! – я и не позволил бы ей уйти так легко, пока что мне все это весьма нравится, но вот она боится – и пускай боится!