- Хорошо, но теперь уже не перебивай, иначе я никогда не закончу, и ты не узнаешь, как его достать. Томатис спит, с кем только пожелает, все актрисы прошли через его постель, а некоторые – даже через стол у него в кабинете. Кассаччи – девица амбициозная. Как только она все это увидела, разъярилась и начала платить ему той же монетой, с Любомирским, с другими. Когда до Томатиса это дошло, оказалось, что он ревнует. Причем, совсем по-итальянски. Теперь он охраняет ее, словно зеницу ока. Но перед королем не уследит.
- Король не раз ее видел и как-то не полакомился.
- Потому что король еще не знает, что она делает "бильярд", а знать обязан. Это ты ему про это шепнешь, потом он Репнину и Браницкому, а они – еще кому-то. Томатис, в самом лучшем случае, или поседеет или с ума сойдет, и его отвезут к бонифратерам.
- Что такое "бильярд"?
- Пока что о том, что это означает, знают только она сама, итальянский курьер Томатиса, который ее ему и научил несколько месяцев назад, ее служанка и муж той служанки, который любит делать дырки в стенах. Ну и я, потому что иногда разговариваю с этим лакеем. Скажи своему доброму господину, что это нечто такое, что он буквально поселится в постели и не захочет выезжать. Передай ему, что штука здесь заключается в том, что панна Кассаччи умеет…
Врожденная щепетильность заставляет меня в этом месте сменить перспективу взгляда и слуха, что обосновано тем, что тем временем толстяк из первого помещения вел лорда Стоуна по подземному ходу, соединявшему нищенскую хижину с самым центром Старого Города. Выход из подземелья находился в подвале каменного дома на Рынке. Толстяк показал моднику ведущие наверх ступени. Неожиданно два стальных рычага приподняли его от земли и бросили на стену, так что с потолка посыпался мусор. Те же две ухоженные руки превратились в два молота, забивающие дыхание назад в гортань и в легкие – три чудовищных, нанесенных в течение секунды удара в корпус сломали проводника и бросили его на землю уже без сознания. В себя толстяк пришел после грубого пинка башмаком в лицо. Над ним склонялся англичанин и говорил на польском языке, чистом, словно алмаз, из которого довольно легко можно было изготовить бриллиант, если бы кому-то захотелось отшлифовать этот камень, удаляя легкий налет акцента из Серадзи:
- Слушай хорошенько, сволочь, чтобы мне не пришлось повторять! Можешь хамить, когда я отсутствую, но когда я поблизости, должен быть вежливым и послушным, как церковный служка по отношению к настоятелю, потому что, вместо одного дополнительного гостя, сделается на одного хозяина меньше! Понял?