Он называл жену легкомысленной, и это вполне справедливо. Человек, которому всё так легко даётся, может ли быть серьёзным? Не дело, если кто-то никогда не сомневается в своём праве и в своей правоте. Часто мать уносилась мыслями в далёкие края. Кто бы знал, что она там видела. Отец говорил, что Ада на неё похожа, подразумевая, что и она витает в своих мрачных облаках. И отворачивался, поджимая губы.
Женщина вернулась как ни в чём ни бывало, спустя почти десятилетие. Богатая, и знаменитая в кругу фотографов и интернет-журналов, сразу пригласила дочь к себе в просторную квартиру. Настоящий, мать его, пентхаус. Ада не отреагировала. Отсиживалась молча несколько месяцев, даже не заикалась отцу. Хотя он знал и так. Потом изволила явиться на встречу, потому что просто не могла иначе. И первое, что Аду поразило — молодость матери. Она осталась абсолютно такой же, какой была семь лет назад. Маме шёл сорок первый год, но выглядела она на тридцать с небольшим. В темноте — на все двадцать девять. Была вдвойне роскошнее, чем прежде.
Мама, в свою очередь, слегка удивилась тому как вырос её ребёнок, словно ожидала застать четырнадцатилетнего подростка, которого оставляла. Впервые в жизни взяла руку дочери в свою и не отпускала целых две секунды.
После они крупно поскандалили. Зажатая, тихая Ада не подозревала, что умеет так орать.
Дальнейшие действия матери были либо закидоном творческого человека, либо своего рода извинением. Она предложила квартиру и кредитку. Все эти годы Ада никуда не путешествовала и жила сначала за счёт отца, а потом на смехотворную стипендию. Ну и… снова за счёт отца. Подачки ей были не нужны, во всяком случае, именно это она тогда заявила. Теперь, спустя год, девушка считала свою гордость если не глупой, то уж точно бессмысленной, но всё ещё не решилась принять щедрое предложение. Да, неплохо жить в своём собственном доме. С другой стороны, жить с отцом — то же, что самостоятельно. По какой-то причине ей не хотелось его бросать. Возможно это был страх абсолютного и окончательного одиночества.
Эйфория грозила потерей сознания. Кофта сползла, оставив кожу незащищённой для верёвок, и костлявая ключица заныла. Это было неприятно. Но ещё не достаточно, чтобы потребовать вернуть себе свободу движений, а вместе с ними и чувство тревоги. Нервная лихорадка, беспокойная совесть: что если она могла что-то предпринять? Попытаться понять хотя бы по прошествии стольких лет?
Нет, невозможно.
Схваченные намертво запястья за спиной отправляли мозгу посыл: успокойся, сейчас ты ничего не сможешь сделать в любом случае. И Ада в самом деле успокаивалась.