— Это была шутка, — бормочет баба, затравленно глядя на пистолет в моей руке. Я чувствую себя странно. Маньяк совсем отбитый. Какого дьявола он так над человеком издевается…? — просто неудачно пошутила. Хотела настроение поднять…
— На кого работаешь? — спокойно допрашивает ее маньяк, не обращая внимания на попытки оправдаться, — имя говори. Или тебя отвечать заставлю. Хочу знать, у кого стальные яйца, чтобы к беременной женщине Садаева так нагло лезть.
Попрошайка бледнеет. Быстро и невнятно бормочет набор звуков и маньяк резко ее отпускает, отталкивая в сторону.
— Пошла нахер, — бросает он ей вслед, — двигай ногами быстрее, пока стрелять не начал.
Она едва ли не буквально растворяется в воздухе. Спустя пару секунд исчезает, а я нервно сжимаю пистолет в руках.
— Ты бешеный, — выдыхаю я, глядя, как Хирург прячет свой пистолет, — она ничего не сделала мне. Просто облапала. Я успела только напрячься. Стоило вызвать полицию, а не пугать ее… Она теперь продолжит обманывать, а так бы её посадили.
Маньяк медленно облизывает меня взглядом с головы до ног. Потом так же медленно и лениво приподнимает уголок губ.
— Повезло тебе, что сейчас день на улице и ты со мной. Ночью тебя по-другому обшмонали бы. Стукнули бы по затылку и кинули в подворотне. Полиция им ничего не сделает. Толку их мерзкое гнездо ворошить? Не учи меня, как с этими шакалами себя вести, цыпа.
— Ты нагнетаешь. — осторожно парирую я, — обычные попрошайки.
— Я рос на улице и побольше тебя в курсе. Когда искал, где б пожрать, поспать или стрельнуть денег на еду, постоянно натыкался на этих тварей, — спокойно произносить Хирург, — едва ноги унес пару раз. Чуть не зарезали. Восьмилетнего пацана. Это тоже бизнес, цыпленок. Каждый контролирует свою часть города. Либо отдаешь дань, либо проваливаешь нахер. Или тебе сломают ребра. Не тех людей жалеешь.
— Ты жил на улице? — в шоке выдыхаю я. Несмотря на жаркий день, мне становится зябко от рассказа маньяка. В восемь лет пытаться выживать таким образом… что случилось с его семьей?
— Какое-то время. Прячь оружие и топай за мной. Поболтаем потом.
Он решает закончить разговор, оставив вопросы, которые роятся в моей голове, без ответа.
Я начинаю немного больше понимать его. Смотрю пристально в спину человека, которого называю маньяком, и что-то мерзкое, темное, лениво ворочается в груди. Сочувствие, которое не хочу к нему испытывать. Более бредовое — ощущение близкой, почти родственной души. Как маленькая связь, метка, которая появилась после его короткого рассказа. Мне далеко до того, что он пережил в детстве. Он бы посмеялся над моими мыслями, сказав, что я еще обласканная судьбой девочка. Однако, у нас есть что-то общее. Нас не любили родители. Наверное, он тоже не раз задавался вопросом «почему?», когда видел нормальные семьи, случайно ловил взглядом на улице картинки, где взрослый проявлял тепло к своему ребенку.