— Не надо с ней так грубо, — убеждала мать отца одним вечером, — с ее характером ты хорошего отношения так не добьешься. Будет взбрыкивать. Не надо. Самое главное в своей жизни она сделала. Забеременела удачно. Не от своего одноклассника — и уже хорошо. Останется вдовой, и как бы Садаев не пытался прикрыться, все равно часть наследства его получит. Уже плюс. Выдадим ее потом за кого-нибудь попроще. Лавров вон тоже вдовец. Сын его погиб. Воспитает детей Дианы, как своих. Жить ему осталось недолго… тоже плюс.
Ложь, ложь, ложь. Тут все стены ложью пропитаны. Даже плохо становится. Меня все чаще клонит в сон, даже днем. Я пытаюсь отоспаться, но сон идет плохо. Слишком тревожно мне тут находиться.
Лучше уж Хирург и проходная хата Рустама. Лучше бы я просыпалась под писки той губастой стервы. Она мерзкая. Но она честнее, чем любой человек из этого дома. Мне нравится, когда в человека можно кинуть стаканом с кофе за поганую фразу. Поступи я так с матерью — и она сдаст меня в психушку. Будет удивленно хлопать глазами и убеждать, что от всей души любит меня и желает добра, а я неблагодарная тварь.
Подслушивание ночью на лестнице становится моим любимым занятием. Из разговоров отца — по телефону или с живыми людьми, я узнаю многое. От некоторых новостей сердце замирает и ухает вниз. Например, когда разговор заходит о том, что им удалось найти Мирослава.
Сердце начинает стучать только после того, как кто-то с сожалением сообщает, что забрать брата не удалось. И людей много потеряли. А часть вообще загребла полиция. Принципиальные стражи закона. Почему-то они не впечатлились речью отца, который им звонил, чтобы решить этот вопрос. Об этом говорят в прошедшем времени, словно все случилось много дней назад. Просто упоминают в разговоре и снова переходят на другие темы.
Черт. Почему они так тянут? Рустам… я не хочу родить в этом доме. Я надеялась, что Садаев освободит меня быстрее. Но уже прошло недели полторы.
Отец с каждым днем становится все мрачнее и мрачнее, но тоже ничего не предпринимает. Даже встречи заканчиваются. Однажды я спускаюсь в полную темноту, уверенная, что на кухне никого нет — чтобы ограбить холодильник. Есть хочется дико. Вцепиться зубами во что-то мясное и сочное.
Но я замираю на пороге кухни, когда, открыв дверь, вижу отца с бутылкой коньяка. Страх мурашками пробегает по рукам: отец поднимает на меня пьяные, блестящие глаза. Дьявол. Он, похоже, вхлам.
— Я потом зайду, — говорю я, и собираюсь было захлопнуть дверь, как он подманивает меня жестом.
— Сядь. Разговор есть.