Именно наш отец рассказал нам с Люкой подробно об изменениях в организме девочки, когда та превращается в девушку. И именно к нему в четырнадцать лет Люка пришла с жалобой на странные боли в животе, сразу с двух сторон.
— А маме ты сказала? — выслушав ее, отец нахмурился.
— Нет, — скривилась та. — Сразу начнется: «вот, я тебе говорила, нельзя в тонких колготках в холод, наверно, сидела где-то и застудилась».
— Ну, в тонких колготках в холод действительно не стоит. Ну-ка ложись на диван.
Прощупав ее живот и задав несколько вопросов, он нахмурился еще сильнее.
— Так… Иди сдавайся маме. Пока не знаю, что это, но может быть что угодно. Завтра перед школой придете ко мне в больницу. К восьми часам. Надо выпить полтора литра воды и не писать. И с собой воды взять на всякий случай, вдруг не хватит. Сделаем узи, посмотрим.
Расстроенная Люка ушла, а я спросила испуганно, что с ней такое.
— Правда не знаю, Тома. Но мне это определенно не нравится.
На узи у Люки обнаружились опухоли обоих яичников. Как выяснилось позже, злокачественные.
— У нее рак? — узнав об этом, мы с Тарасом оба были в ужасе. — Но ведь ей всего четырнадцать.
— Рак никого не щадит, — вздохнул отец. — Такие опухоли образуются еще до рождения и долго никак себя не проявляют. До подросткового возраста. А как только организм начинает усиленно вырабатывать половые гормоны, вот тут все и вылезает.
— Она умрет? — глаза Тараса налились слезами, у меня тоже защипало в носу.
— Прогноз… неблагоприятный, — отец отвел взгляд. — Шанс есть, но… небольшой. Девочки стесняются сказать родителям, если с ними что-то не так. А потом оказывается слишком поздно.
Тетя Аня и дядя Петя пребывали в перманентной истерике — то громкой, то тихой. И в полной растерянности. Об этом потом рассказывала сама Люка. Трудно сказать, чем все обернулось бы, если б не бабушка Мила. Ее выдержки, терпения и мужества хватило на все. Именно она, а не тетя Аня, водила Люку на все обследования, сидела с ней в больнице, собирала по знакомым деньги на адски дорогие препараты для химиотерапии. Наш отец принял эту историю близко к сердцу. Разыскал самого лучшего специалиста по подобным случаям, договорился о срочной операции без очереди, приезжал к Люке в Песочку и подбадривал как мог.
— Люка — боец, — говорил он нам. — Даст бог, выкарабкается.
Когда ее выписали домой, мы втроем приходили к ней каждый день. Старались держаться и подбадривали как могли. Хотя делать это было трудно. От Люки остались одни глаза — огромные, отчаянно голубые, а губы по цвету почти слились с лицом. Она и так всегда была худенькой, а теперь стала совсем невесомой и словно прозрачной. На руках под бледной кожей настолько явственно проступали все косточки и сосуды — хоть изучай анатомию. Пушистых светлых кудряшек больше не было — побритая голова пряталась под голубой косынкой в ромашку, выкроенной из старого детсадовского платья, в котором мы ее впервые увидели.